Григорий Распутин. Жизнь и смерть самой загадочной фигуры российской истории - Рене Фюлёп-Миллер
Тем временем Григорий Ефимович сильно увлекся заместителем председателя Государственной думы Протопоповым, с которым познакомился в «санатории» своего друга Бадмаева. Протопопов был любезным человеком, приятным в общении, но, к сожалению, очень нездоровым; приступы лихорадочной деятельности сменялись у него периодами полной апатии. Временами он очаровывал свое окружение остроумными репликами и парадоксальными суждениями, но бывало и так, что не мог уследить за нитью простейшего рассуждения. Протопопов был старым клиентом тибетца, и тот давно уже подумывал провести его на высокий пост.
Григорий Ефимович познакомился с Протопоповым в момент прекрасного настроения и сразу же захотел перетянуть на свою сторону этого примечательного человека, чтобы дать ему Министерство внутренних дел. Сначала царь отказался, потому что Протопопов принадлежал к левой части Думы, и потребовались повторные ходатайства Распутина и царицы, чтобы заставить уступить Николая, в конце концов все-таки назначившего Протопопова министром.
До самой последней минуты по этому поводу шли раздоры, и Распутину пришлось лично приехать в Царское Село, чтобы довести до успешного завершения дело своего протеже. В тот день он вернулся в Петроград[12] триумфатором, и то, что он рассказывал в салоне одной из наиболее верных своих почитательниц, госпожи Головиной, наилучшим образом рисует во всей полноте странные отношения, существовавшие между императором и его «другом»; на того смотрели не только как на спасителя цесаревича, но и как на ближайшего советника, необходимого в государственных делах, которые, по воле судьбы, были такими тяжелыми.
– Я все уладил, – сказал Распутин, с улыбкой падая на стул. – Пришлось самому во дворец поспешать. Не успел войти, Аннушка тут как тут. Хнычет и талдычит: «Все пропало, Григорий Ефимыч, одна надежда на вас. А вот и вы, слава Богу». Меня тотчас и приняли. Смотрю – Мама не в духах, а Папа – по комнате туда-сюда, туда-сюда, насвистывает. Я как прикрикну, они сразу присмирели. А как пригрозил, что уйду и ну их совсем, они на все согласные стали. «Кто к Богу спиной поворачивается, – сказал я, – тот дьяволу в лицо смотрит!» А им кто-то наговорил, что это не хорошо да то; я вот себя спрашиваю, что они в этом понимают. Вовсе ничего! Если б они только меня слушали! Я-то знаю, что Протопопов хороший человек и в Бога верует! Разве этого не достаточно?
В тот же вечер Григорий Ефимович сказал своему секретарю:
– С толстым Хвостовым мы ошиблись. Он просто тупица, хоть и из правых! Хотя все правые дураки, это я тебе говорю! Так что теперь мы повернулись налево и сделали министром Протопопова.
И, с гордостью подняв большой крестьянский кулак, он энергично потряс им, проскрежетав:
– В этой руке я держу Российскую империю.
Глава 7
Расследования на лестнице
По мере роста политического и общественного влияния Распутина его дом все больше и больше превращался в место сосредоточения множества интересов.
Когда он жил на Невском проспекте, в квартире, оплачиваемой одной из его поклонниц, госпожой Башмаковой, и позднее, когда переехал на Кирочную, у властей не было забот из-за него. Но когда старец стал важной персоной, в его дом не только стало приходить множество посетителей, он превратился и в объект пристального наблюдения.
Полиция установила постоянное наблюдение уже за квартирой на Английском проспекте, где Распутин жил в начале войны, а новая его квартира на Гороховой стала предметом внимания секретной службы. Председатель Совета министров Штюрмер отдал приказ начальнику Охранного отделения Глобачеву охранять и защищать Распутина, как члена императорской фамилии. «Это официальный приказ императора и императрицы», – сказал Штюрмер начальнику тайной полиции. Так что не было ничего удивительного в том, что дом номер 64 по Гороховой был постоянно окружен агентами.
В комнате консьержки, на лестнице, где постоянно витали разные запахи, среди которых порой доминировал острый запах щей, горелого масла и горячего козьего сыра, целый день фланировали четыре, пять, а иногда и десять или даже двадцать весьма дурно одетых мужчин, чьи старомодные воротнички и галстуки выдавали, несмотря на все их усилия, агентов наружного наблюдения. Жильцы дома и постоянные посетители Распутина знали всех этих агентов и не беспокоились; некоторые даже при случае останавливались поболтать с этими господами, вежливо их приветствуя. Полицейские перестали скрывать свой род занятий от завсегдатаев, и, когда один из таковых входил в подъезд и начинал подниматься по лестнице, агенты спокойно, с сонным видом смотрели ему вслед. Они постоянно записывали имена таких визитеров, но прекрасно знали, что это не имеет никакого значения.
Порой монотонность филерской службы нарушал кто-нибудь из жильцов дома: портниха Катя из квартиры номер 31 или господин Нейштейн из квартиры этажом выше, и перебрасывались с ними несколькими словами. Массажистка Уткина или кто-то еще из соседок время от времени заходил в тесную комнатку консьержки Журавлевой, где постоянно гудел маленький грязный самовар. Портниха, массажистка и консьержка болтали о старце, пересказывали анекдоты о нем, а другие женщины требовали подробностей о частной жизни святого человека. Там филеры проводили несколько приятных минут, разнообразивших их унылое дежурство. Портниха и массажистка могли особенно много рассказать интересного о Распутине, потому что тот нередко, устав от поклонения княгинь, графинь и красивых актрис, стучался в дверь к портнихе Кате или посылал за массажисткой Уткиной, чтобы провести ночь с ними.
Консьержка тоже знала много странных привычек святого человека. Действительно, порой, когда он возвращался под утро с очередной оргии, Катя отказывалась его впустить, и он не знал, где найти Уткину, Григорий Ефимович бросался на консьержку, целовал ее и проделывал с ней такое, о чем она впоследствии не хотела рассказывать из стыдливости.
Консьержи нередко видят в замочную скважину очень много такого, что не могут видеть филеры, но передавали им это, а те им приплачивали за оказанные услуги. Они считали, что исполняют свой долг. Портниха Катя и массажистка Уткина рассказывали еще более охотно, так что их слова нередко попадали в полицейские отчеты, докладывавшиеся высшим сановникам империи.
Порой из своей квартиры выходил господин Нейштейн и тоже обменивался с филерами несколькими словами. Обычно он не мог рассказать ничего особенного, но всегда изъяснялся в
