Карл Кноблаух - Кровавый кошмар Восточного фронта

С запада ветер доносит грохот от разрыва снарядов. Американцы приближаются к западному берегу Эльбы.

13 апреля

Во второй половине дня я еще раз проехал по деревне: что-то вроде прощального жеста. Люди сидели по домам и ждали своей судьбы. Улицы были пусты.

На северной окраине деревни я повстречал взвод гренадеров из войск СС. Возглавлявший его молодой унтерштурмфюрер заявил мне, что Гросвудике будут оборонять. И сказал он это так небрежно, будто речь шла о постройке садового забора.

Когда я спросил его про обстановку, он задумчиво ответил:

— Нет ни одной плохой обстановки, которая не могла бы стать еще хуже. Мы почти не знаем, ни что у нас впереди, ни что позади. Может быть, здесь будет последний бой? Кто его знает? Будем воевать, пока есть приказ или пока «Иван» не выбьет у нас из рук оружие, — его мальчишеское лицо вдруг как-то постарело. Ему едва ли было больше 20 лет.

Задумчиво я отправился к своим старикам.

Ночь была спокойной. Только где-то издалека слышались пулеметные очереди.

С раннего утра я был на ногах. Я простился с дедушкой и бабушкой и пошел на станцию, где иногда останавливались поезда Ганновер — Берлин.

Обещанный на сегодня поезд действительно пришел. Я был его единственным пассажиром. Очевидно, никто не хотел в складывающейся обстановке ехать в Берлин. Мне тоже это доставляло мало удовольствия.

У Ратенова я переехал Хафель. Здесь, у железнодорожного моста, я, еще школьником, часто купался. Но это было уже давно. Так мне знакомый ландшафт сейчас выглядел совершенно чужим для меня.

За Неннхаузеном последовал Бушов. Поезд шел очень медленно, словно и сам не хотел в Берлин. Вустермарк, Далгов-Дёбериц. Между Дёберицем и Глинке-Крампниц находится полигон, на котором я учился в сентябре 1939 года. Тогда и подумать никто не мог, что война будет длиться так долго и что совсем невозможно было себе представить, что она будет проиграна.

В Шарлоттенбурге я сошел с поезда. Я осмотрелся: руины, упадническое настроение. К удивлению, надземка еще работала. Я отправился в Райникендорф, в казармы «Герман Геринг». 14.10. Над нами — соединение американских бомбардировщиков. Четырехмоторные дальние бомбардировщики. На солдатском жаргоне прозванные за их огневую мощь «летающими крепостями». К монотонному звуку моторов бомбардировщиков вдруг примешался свистящий тон. На безоблачном небе я увидел немецкий истребитель — единственный, атаковавший соединение из 40 бомбардировщиков!

— Это безумие! — сказал рядом со мной какой-то унтер-офицер. Может быть, он был прав. А мы разве не безумцы отдавать свои жизни в последние месяцы, когда ситуация совершенно безысходная? Кто осмелится справедливо оценить такое поведение?

Над нами раздалось стаккато бортовых пушек. По моей оценке, воздушный бой разыгрывался на высоте 6—7 тысяч метров. Немецкий истребитель атаковал снизу, вертикально набирая высоту. Он пролетел американское соединение насквозь и оказался вдруг над вражеской армадой. Немецкий самолет оказался необычно быстрым. Он сделал вираж и сверху обрушился на американцев. Опять застучали бортовые пушки. Первый четырехмоторный бомбардировщик задымил и стал терять строй.

Как зачарованный я смотрел вверх. Я точно видел, что у немецкого истребителя два двигателя. Очевидно, это была чудо-птица — «Ме-262», о котором так много говорили.

Третий заход: навстречу истребителю ударила стена огня. Второй американец загорелся, потерял строй и начал снижаться. И сразу — четвертый заход, и через несколько секунд загорелся уже третий американец. Истребитель исчез за горизонтом, а бомбардировочное соединение продолжило свой полет на запад.

То, что я сейчас видел, было немыслимо. Превосходство этого истребителя было подавляющим. Я задался вопросом: почему этот самолет только сейчас начал принимать участие в боевых действиях? Почему так поздно? Слишком поздно!

15 апреля

В казарме «Герман Геринг» не знали, что со мной делать. Меня перевели в Хоеншёппинг, южнее Файтена — на северо-западе Берлина.

16 апреля

Русские с Нейсе и с плацдармов на Одере начали наступление на Берлин. Вчера американцы в нескольких местах переправились через Эльбу. По радио говорили: «…юго-восточнее Магдебурга гренадеры сбросили переправившихся через Эльбу американцев и захватили многочисленных пленных. Южнее проводятся контратаки против других плацдармов…»

Я получил приказ отправиться в штаб парашютно-танкового корпуса «Герман Геринг». Штаб располагался в Зенфтенберге. Это местечко между Дрезденом и Котбусом. Вечером я сел в поезд, который должен доставить меня в корпус.

17 апреля

Зенфтенберг. Я приступил к расспросам. Об обстановке никто не имеет конкретного представления, но каждому ясно, что мы — накануне разгрома. Это понимание резко подчеркивалось приближающейся артиллерийской канонадой.

18 апреля

Представился в штабе корпуса. Мне заявили, что инвалиды в корпусе не нужны, и тут же выдали предписание в Файтен/Берлин. Будет ли это решение для меня иметь положительные или отрицательные последствия, увидим потом. И потом, совершенно не ясно, кто быстрее окажется в Берлине — «Иваны» или я?

На грузовике я отправился в Финстервальде. На вокзале мне сказали, что, может быть, в 20.00 будет поезд на Берлин.

На улице я видел стоящих женщин и детей. Там были и старики. Когда я проходил близко от них, слышал обрывок разговора о том, что еще есть шанс остановить Красную Армию. Я был поражен постоянно высказывавшимся мнением, что частям корпуса «Герман Геринг», стоящим под Хойерсвердой и Баутценом, удалось уже сделать это. Святая наивность! Я смущенно отвернулся.

В 20 часов действительно на Берлин отправился поезд. Вагоны были переполнены. Бегущее гражданское население и солдаты всех родов войск. В полночь мы остановились под Кенигвустерхаузеном. Поезд дальше не пошел: пути повреждены бомбардировкой.

19 апреля

4.30. Поезд остановился в Эйхвальде. Нам предложили выйти. Над Берлином я увидел переплетение лучей прожекторов. Рядом с вокзалом я нашел себе место для сна в куче садовых листьев. Когда я в 10 часов проснулся и увидел себя в саду, передо мной стоял садовник, мужчина лет 70. Я попытался ему объяснить, что меня заставило сюда забраться. Он махнул рукой и спросил про обстановку. Больше, чем он уже знал, мне сообщить ему не удалось. Но он мне сказал, что немецкие войска в Рурском котле капитулировали. Я попрощался с ним, а он взял лейку и стал поливать грядки с ранней свеклой. Жизнь продолжалась.