Николай Островский - Раиса Порфирьевна Островская

— A-а, ну тогда конечно… А по-моему, Николка, ты давно хотел со мной познакомиться. Кто это несколько раз у меня под дверью скребся и пыхтел?

— А это мыши, — не задумываясь, ответил Николка и, в свою очередь, спросил: — А ты почему не приходил ко мне?

— Да все некогда, — ответил Николай в тон своему гостю и тоже вздохнул.

Глаза Николки вдруг сощурились, лицо засветилось хитростью и лукавством;

— А это кто у нас под дверью скребся и… и все скребся?

Тут Николай не выдержал и расхохотался:

— Ну, уж этого я не знаю! Наверное, крокодил хотел с тобой познакомиться.

— Крокодилы в доме не ходят, а плавают. А мне папа говорил, что ты не ходишь, а только лежишь и никого не видишь.

— Это правда. А зачем же ты спрашиваешь, почему я к тебе не пришел познакомиться?

— А я нарочно. А почему ты стал слепой и стал не ходить, а лежать?

— Почему? Ну слушай, я расскажу тебе…

И Николай рассказал мальчику, как воевал, как бил буржуев и был ранен.

Николка слушал внимательно и потихоньку охал.

С этого дня между ними завязалась крепкая дружба.

Николай рассказывал своему маленькому другу интересные истории, а Николка делился всем, что происходило во дворе, на улице. Иногда он приносил в кулачке слипшиеся конфеты и угощал дядю Колю.

— Это я тебе купил! Мне мама дала пять копеек, а я тебе купил.

Николай так привязался к Николке, что в дни, когда тот почему-либо не приходил, волновался и вечером посылал меня узнать, здоров ли его приятель.

Однажды он встретил меня словами:

— Николка сегодня не был, сходи узнай, не заболел ли он.

Поскольку такие случаи уже бывали, я не торопилась. Но Николай добавил:

— Я слышал, что у соседей была какая-то тревога. Сходи сейчас же.

Я пошла. Николай оказался прав: Николка слег с высокой температурой. Я сказала об этом Николаю.

Утром, когда я уходила на работу, он просил:

— Раюша, узнай, как там Николка.

Мальчику стало хуже. Врачи поставили диагноз: аппендицит. Предполагалась операция. Николай просил сообщать ему о ходе болезни ребенка. Он переживал не меньше его родителей.

Придя домой с работы, я нашла Николая возбужденным и встревоженным. Оказалось, что операция будет сегодня поздно вечером.

Наступила ночь.

Николай не спал и жадно вслушивался в каждый шорох, доносившийся из соседней комнаты.

Примерно во втором часу ночи послышались торопливые шаги.

И вдруг в тишину ворвался полный ужаса и отчаяния крик, а затем плач. Это вернулась из больницы мать Николки.

— Рая, зажги свет! — крикнул Николай.

Я повернула выключатель.

Невидящие глаза Николая были широко раскрыты и устремлены куда-то в пространство, словно он удивился, что после того, как щелкнул выключатель, темнота продолжала стоять перед ним.

— Умер, — одними губами сказал он, — умер…

Николку похоронили. Островский долго не мог вернуться к работе.

Но он вернулся. И довел ее до конца.

13

Победа

К 25 октября 1931 года все девять глав первой части романа были написаны. Еще недели две-три Николай прослушивал рукопись: вносил поправки, проверял монтаж. Закончил он эту работу к 16 ноября.

У нас было три «свободных» беловых экземпляра. Один контрольный. И черновик.

Беловой экземпляр послали в Ленинград Жигиревой — для передачи в одно из ленинградских издательств. Другой вручили Феденеву — для издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Третий отправили Новикову в Харьков — для издательства ЦК ЛКСМУ «Молодой большевик» (ныне «Молодь»).

Стали ждать ответа.

Время потянулось.

Как-то вечером, в один из выходных дней, Островский по обыкновению слушал радио, о чем-то сосредоточенно думая. Ольга Осиповна сидела и тихонько шила. Я читала.

— Если я получу безоговорочный отвод, это будет моей гибелью, — неожиданно сказал Николай.

Мы вздрогнули.

— Ты опять о книге, Коля? Ты только о ней и думаешь. Дай срок, получишь ответ! Не все же делают дела так быстро, как ты. У них же не только твоя книга, — заговорила Ольга Осиповна, стараясь успокоить сына.

— Ты, мамуся, не успокаивай меня, не думай, что я так легко сдамся. Ворошилов и Буденный под Новоград-Волынским по семнадцать раз в день ходили в атаку…

— Что ты хочешь этим сказать, Коля? — вмешалась я.

— Я хочу сказать, что если мне укажут на ошибки, то буду переделывать книгу до тех пор, пока не добьюсь, чтобы на ней было поставлено слово «да». Но а если все же мне это не удастся, тогда буду решать другой вопрос… — И едва слышно закончил: — Чтобы вернуться в строй, я, кажется, сделал все… Да, все, — повторил он задумчиво.

Я не уточняла, какой вопрос он «тогда» собирался решать. Я слишком хорошо помнила Новороссийск.

В дверь постучали.

— Открой, мамочка, — сказал Николай.

— А, Иннокентий Павлович, заходите, заходите, — радостно заговорила в дверях Ольга Осиповна, встречая Феденева. — Давно вас не было, Коля заждался…

— С какими новостями, Иннокентий Павлович? С хорошими или плохими? — задал вопрос Островский.

Иннокентий Павлович замялся:

— Да… как тебе сказать. Хорошего пока ничего нет. Рецензент считает, что ты пока со своей задачей не справился…

В комнате наступила тишина.

— Можешь больше ничего не говорить. Я понял все. Книгу не приняли.

Чтобы разрядить наступившую тишину, мы стали говорить, что на время Николаю надо бы оставить работу, отдохнуть, отвлечься, подлечиться. Но он не хотел нас и слушать.

— Завтра же возьмусь за работу, снова пересмотрю, перечитаю всю книгу, где найду нужным, исправлю…

Позже И. П. Феденев вспоминал, что, когда в издательстве ему показали отзыв на роман Островского, он колебался. Что делать? Сказать сейчас же все Николаю или потребовать передачи рукописи другому рецензенту и подождать еще одного отзыва?

— Однако мне вспомнились слова Коли: «Самая горькая правда мне дороже сладкой лжи». Он не любил, когда от него что-нибудь скрывали. И я решил ему рассказать все, как было. Мне не пришлось успокаивать его, наоборот, к великому моему изумлению, он сам стал успокаивать меня: «Теперь столько расплодилось писателей, и все хотят, чтобы их печатали. Если рукопись забракована, значит, она действительно плоха. Нужно поработать еще, чтобы сделать ее хорошей. Победа дается нелегко.

Такова была первоначальная судьба «московского» экземпляра.

Но был еще «ленинградский».

В начале декабря А. А. Жигирева откликнулась: она прочла рукопись и хорошо отозвалась о ней. Это очень обрадовало Николая, и он тотчас написал Жигиревой: «Ты неплохо отзываешься о написанном, радостно это… Я безусловно верю, что ты сделаешь все, что в силах, дабы редакция просмотрела и вынесла свое суждение… Я ведь хочу одного, чтобы книга не плавала по три