Алан Бринкли - Джон Фицджеральд Кеннеди
«Я выбрал это время и это место для того, — начал Кеннеди, — чтобы обсудить тему, по поводу которой очень часто проявляется невежество и очень редко преследуется цель добиться правды, хотя эта тема является наиболее важной в мире — мир во всем мире». Он говорил о подлинном «мире, который делает жизнь на Земле достойной того, чтобы ее прожить, о том мире, который позволяет людям и государствам развиваться, надеяться и строить лучшую жизнь для своих детей, не о мире исключительно для американцев, а о мире для всех мужчин и женщин, не просто о мире в наше время, а о мире на все времена».
Кеннеди говорил об опасности ядерного оружия и о «мире как о необходимой рациональной цели рационально мыслящего человека». Он также говорил о роли Америки в современном мире и о том, что «каждый мыслящий гражданин, обеспокоенный опасностью войны и желающий добиться мира, должен заглянуть себе в душу и проверить свое собственное отношение к возможностям достижения мира, к Советскому Союзу, к ходу „холодной войны“, и к свободе и миру в нашей собственной стране». Он довольно дружелюбно отозвался о значительных достижениях Советского Союза, сказав: «Ни одно правительство, ни одна общественная система не являются столь зловещими, чтобы считать народ лишенным достоинств. Мы, американцы, считаем коммунизм глубоко отвратительным как систему, отрицающую личную свободу и самоуважение. Но мы можем по-прежнему уважать русский народ за его многочисленные достижения в науке и космосе, в экономическом и индустриальном развитии, в культуре, а также за его отважные подвиги».
Президент повторил, что стремится заключить договор об объявлении вне закона испытаний ядерного оружия, который «остановит растущую по спирали гонку вооружений… Он увеличит нашу безопасность и сократит опасность возникновения войны». Президент говорил о конце эпохи войн, о «мире во всем мире, где слабым ничего не будет угрожать, а сильные будут справедливыми. Мы не беспомощны перед лицом этой задачи и верим в ее успешное решение. Убежденные и бесстрашные, мы продолжаем работать — не над стратегией уничтожения, а над стратегией мира» [418].
Речь имела успех, но не стала сенсацией. Кеннеди больше хвалили за рубежом, чем в собственном отечестве. Британская газета Manchester Guardian назвала речь одним из величайших государственных документов в истории Америки, а американская New York Times ограничилась кратким информационным сообщением. В журнале Time речь снисходительно охарактеризовали как «свежую и полезную». Белый дом не завалили письмами. Крейг Хосмер, лидер республиканцев в Объединенном комитете по атомной энергии, назвал ее «умеренной политической линией, следуя которой не достигнешь ничего существенного», а сенатор Барри Голдуотер — «ужасной ошибкой». Возможно, членам Конгресса не очень импонировал тот факт, что выступление Кеннеди вызвало восторг у Хрущева, заявившего, что это «наилучшая речь американского президента со времен Рузвельта» [419].
Что делает эту речь особо значительной — и почему сегодня она вспоминается ярче, чем воспринималась в 1963 году — так это то, что в ней он отказался от обычных нападок на коммунизм и на Советский Союз. Кеннеди наметил пути создания мира, в котором, с учетом реалий атомного века, опасность возникновения войны либо значительно уменьшится, либо вообще исчезнет. И хотя речь не вызвала значительного общественного резонанса, она внесла существенный вклад в возобновление процесса переговоров по запрещению ядерных испытаний между Америкой и Кремлем — и что еще более важно, существенный вклад в сохранение мира во всем мире [420].
Тем же летом, по поручению президента, Аверелл Гарриман обсудил с Кремлем детали соглашения о запрещении любых испытаний атомного оружия в атмосфере, без упоминания подземных испытаний. Так предложенный Кеннеди Договор о полном запрещении ядерных испытаний превратился в Договор о частичном запрещении ядерных испытаний. Конечно, надежды Кеннеди оправдались не полностью, но это был шаг вперед. При этом даже такой относительно скромный прогресс вызвал отчаянное сопротивление внутри страны. Многих из бывшего военного руководства США, не говоря уже о подрядчиках Пентагона, новость привела в смятение.
Генерал Томас С. Пауэр, командующий стратегической авиацией США, выступил в Сенате против принятия договора. Сенатор от штата Миссисипи Джон Стеннис выразил сомнение, что «Соединенные Штаты смогут сохранить свое безусловное ядерное превосходство, если договор будет ратифицирован. Генерал Пауэр считает, что в настоящее время это [превосходство] — единственное средство устрашения противника» [421]. Эдвард Теллер, один из «отцов» атомной бомбы, выступая перед Комитетом по иностранным делам Сената, сказал, что подписание договора «было ошибкой. Если вы ратифицируете его, вы совершите еще большую ошибку». Это был бы «шаг прочь от безопасности и, возможно, … к началу войны», — писал он [422].
Однако Сенат проигнорировал предостережения скептиков, и 24 сентября 1963 года договор был ратифицирован восьмьюдесятью голосами против девятнадцати. Президент, подписав договор в Белом доме, сказал: «За этим маленьким шагом к достижению безопасности могут последовать более значительные и масштабные меры, принятие которых будет сопряжено с еще большими трудностями. Теперь, когда это достижение укрепило нас в мужестве и понимании того, что происходит, давайте с новыми силами продолжим поиск решения столь важной для человечества проблемы мира» [423].
Позже Тед Соренсен отметил, что ни одно другое достижение «не вызвало у Кеннеди такого глубокого удовлетворения» [424].
* * *Выступление президента в Американском университете не привлекло к себе особого внимания соотечественников, однако менее чем через две недели Кеннеди произнес, возможно, самую свою знаменитую речь, обратившись к собравшимся у знаменитой Берлинской стены.
По некоторым оценкам, чтобы послушать американского президента, на площадь перед городской ратушей пришли две трети населения Западного Берлина, так что толпа выплеснулась также на прилегающие улицы. Кеннеди был настолько ошеломлен размером и энтузиазмом аудитории, что шутливо сказал одному из своих помощников: «Если бы я сейчас призвал этих людей пойти и снести Берлинскую стену, они бы это сделали» [425].
Короткая речь балансировала на грани политической демагогии и привела толпу в полный экстаз. Президент, в частности, сказал: «Есть такие, которые говорят, что коммунизм — это волна из будущего… Есть такие, которые говорят, что мы можем работать с коммунистами в Европе и везде… Находятся даже такие, их мало, кто говорит, что коммунизм — это зло, но он дает нам возможность экономического прогресса». Он опроверг все приведенные суждения, повторив после каждого из них: «Пусть они приедут в Берлин». Он закончил выступление образом будущего: «Свобода неделима, и когда один человек в рабстве — все несвободны. Когда все будут свободны, мы сможем увидеть тот день, когда этот город объединится. И этот город, и эта страна, и великий континент Европа объединятся на мирной и полной надежд Земле… Все свободные люди, где бы они ни жили — сейчас граждане Берлина, и поэтому, как свободный человек, я горжусь словами „Ich bin ein Berliner“ [426]» [427].
Берлинская речь стала триумфом политической риторики, ярким контрастом сдержанному стилю призыва к сохранению мира в Американском университете, который прозвучал всего двумя неделями раньше. В ней он забыл о миролюбии, демонстрируя аудитории поражения Востока и победы Запада. Восторг толпы был столь безграничен, что не было и речи о возможной отрицательной реакции на его слова. «У нас в жизни уже никогда не будет такого дня», — сказал Кеннеди Соренсену [428]. Но несколькими часами позже, выступая в Свободном университете Берлина, Кеннеди смягчил резкие выражения, говоря о Советском Союзе, так как не хотел обидеть Хрущева [429].
Берлинская речь была лишь одним из публичных выступлений Кеннеди в Европе, а всего за девять дней изнурительной поездки президент шестнадцать раз обращался к разным аудиториям в Германии, Ирландии, Англии и Италии с речами, комментариями и тостами. Повсюду его встречали толпы восторженных поклонников. Артур Шлезингер был недалек от истины, когда шутливо заметил, что «летом 1963 года Джон Ф. Кеннеди мог победить на выборах в любой европейской стране» [430]. Он добился успехов в отношениях с союзниками и даже с Хрущевым. Благодаря ему удалось придать Холодной войне несколько иной характер и уменьшить конфронтацию между двумя сверхдержавами. Однако в то время как ослабевал конфликт между Соединенными Штатами и Советским Союзом, президенту пришлось столкнуться с еще более сложными проблемами, связанными с усилением роли Америки в странах третьего мира, где серьезную угрозу представляли местные коммунистические повстанческие движения. Эта продолжавшаяся десятилетиями борьба вступила в новый этап, когда вспыхнула война во Вьетнаме.
