Алан Бринкли - Джон Фицджеральд Кеннеди
Но именно в этот момент стали поступать данные о том, что советские суда сбавляют скорость или разворачиваются назад. Вечером того же дня британский философ и пацифист Бертран Рассел передал Дину Раску послание от Хрущева. В нем Хрущев значительно смягчил тон: «Советское правительство не будет принимать необдуманных решений в ответ на неоправданные провокационные действия Соединенных Штатов Америки. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы предотвратить войну» [391]. Хрущев также предложил созвать встречу в верхах для решения спорных вопросов между двумя сверхдержавами. В ответном письме Кеннеди проигнорировал идею саммита и резко упрекнул Хрущева в двуличии: «Критикуя в своих посланиях Соединенные Штаты, вы ничего не говорите о своем отношении к тайному размещению советских ракет на Кубе. Думаю, что было бы логичнее сосредоточить внимание на взломщиках, а не на тех, кто их поймал» [392].
Президент все еще отказывался верить, что кризис отступает, так как боялся, что Хрущев планирует какие-то враждебные акции против Западного Берлина. Его особенно встревожило еще одно, более воинственное послание, пришедшее от Хрущева поздно вечером и показывающее, что советский лидер не собирается менять линию поведения. На следующее утро президент ответил Хрущеву: «Мне очень жаль, что вы все еще, по-видимому, не понимаете, что именно заставило нас так среагировать на происходящее … Господин председатель, прошу вас четко осознать, что в сложившейся ситуации не я бросил вам первый вызов … Повторяю свои сожаления по поводу того, что эти события могут привести к ухудшению наших отношений» [393].
Однако днем 26 октября ситуация начала меняться. Советские представители в ООН, по словам Дина Раска, выдвинули предположение, «что кубинцы, возможно, захотят решить проблему, отказавшись от оружия в обмен на определенные гарантии их территориальной целостности» [394]. Чуть позже репортер ABC News Джон Скали в разговоре с советским офицером ГРУ получил аналогичную информацию. В тот же вечер пришло новое послание от Хрущева, выдержанное в примирительном тоне и свидетельствующее о его обеспокоенности положением вещей. В нем, в частности, говорилось: «Я понимаю, господин президент, что вас не может не тревожить судьба мира» [395]. Хрущев продолжал настаивать, что на Кубе не было наступательного оружия, но отметил, что он готов пойти на сделку, о которой шла речь в этот день: «Если бы президент дал гарантии, … что США не будут участвовать во вторжении на Кубу, … если бы вы отозвали свой флот, это немедленно изменило бы всю ситуацию, … вопрос об оружии был бы снят» [396].
Однако на следующее утро от Хрущева пришло очередное, более длинное послание с дополнительными условиями, среди которых было требование убрать американские ракеты из Турции в обмен на вывод советских ракет с территории Кубы. Высказывалось предположение, что автором этого письма был не Хрущев, а более воинственно настроенные члены Политбюро. Так или иначе, принятие соглашения внезапно осложнилось. «Как мы можем вести переговоры с кем-то, кто меняет свое предложение еще до того, как мы имели возможность на него ответить, и объявляет о нем публике до того, как мы его получили?» — спрашивал Макнамара [397].
В то время, когда Объединенный комитет начальников штабов горячо отстаивал необходимость нанесения бомбовых ударов по выявленным стартовым позициям советских ракет, а над Сибирью и Кубой были сбиты самолеты-разведчики У-2, Кеннеди работал над ответным письмом, которое могло бы дать Хрущеву возможность найти выход из кризисной ситуации. Требование демонтажа американских ракетных установок в Турции как условия ликвидации кубинских ракетных баз казалось неприемлемым. По словам Банди, «обменяв защиту Турции на угрозу Кубе, мы получим ухудшение отношений [в НАТО]» [398]. Какое-то время казалось, что переговорный процесс зашел в тупик: было непонятно, как можно добиться от советской стороны согласия убрать ракеты с Кубы, оставив при этом американские ракетные базы в Турции. Постепенно, однако, была разработана тактика, в соответствии с которой готовился ответ на первое письмо Хрущева (с предложением демонтировать и вывезти ракеты с Кубы в обмен на обещание США не вторгаться на остров) и игнорировалось второе письмо с требованием, касающимся турецких баз. Соренсен, Роберт Кеннеди, Раск и, после некоторых колебаний, президент начали склоняться к необходимости принять именно этот план действий. Их активно поддерживал Ллевеллин Томпсон, который охарактеризовал поведение Хрущева как «крайне непоследовательное и свидетельствующее о его серьезной озабоченности» [399]. Таким образом, было принято решение ответить на первое послание Хрущева, не упоминая второе [400].
27 октября в 20.00 Хрущеву был отослан ответ Кеннеди, в котором президент принимал первое предложение советского лидера. В президентском послании не упоминались турецкие ракеты, но содержались ссылки на «другие вооружения» и на то, что «разрядка международной напряженности окажет влияние на страны НАТО и Варшавского договора». [401] Втайне от комитета Кеннеди также согласился на предложение Раска передать Хрущеву устные заверения, что Соединенные Штаты уберут из Турции ракеты сразу же после окончания кубинского кризиса.
Утром 28 октября стало ясно, что суда, приближающиеся к карантинной зоне, остановились или повернули обратно. Одновременно Хрущев выступил с публичным заявлением, которое было ответом на послание Кеннеди от 26 октября. В нем советский лидер давал гарантии демонтажа «вооружений, которые вы называете „наступательными“, и сопутствующего оборудования, а также возвращение их в СССР …Я отношусь с уважением и доверием к Вашему заявлению в послании от 27 октября, что США не совершат нападения на Кубу…, что никакого вторжения не будет» [402].
Объединенный комитет начальников штабов не отказался от скептических прогнозов относительно намерений Советского Союза. Там считали, что русские намеренно «тянут время», чтобы иметь возможность привести кубинские ракеты в рабочее состояние. Пентагон продолжал настаивать на нанесении бомбового удара до того, как русские подготовятся к ответу на него. Но в Белом доме царило близкое к эйфории настроение. Кеннеди позвонил бывшим президентам — всем трем, кто еще был жив: Эйзенхауэру, Трумену и Гуверу. Все они поздравили его с успешным — благодаря его действиям — разрешением конфликта. Он также послал дружелюбное письмо Хрущеву: «Я приветствую это заявление и считаю его весомым вкладом в сохранение мира … Возможно, теперь, отступив от края опасной пропасти, мы сможем вместе добиться реального прогресса в этой жизненно важной сфере [ядерного разоружения]» [403]. Он призывал Хрущева к сотрудничеству в ограничении распространения ядерного оружия и к подписанию договора о запрещении его испытаний. Кроме того, Кеннеди решил укрепить шаткую договоренность, выступив в передаче радиостанции «Голос Америки»: «Я приветствую принятое Председателем Хрущевым государственно-мудрое решение остановить строительство военных баз на Кубе, демонтировать наступательное оружие и возвратить его в Советский Союз. …Это важный и конструктивный вклад в дело мира» [404].
Для устранения всех препятствий на пути к окончательному преодолению кризиса потребовалось еще несколько недель. Еще не раз возникали напряженные моменты, но в целом Кубинский кризис близился к завершению. Через три недели, во время пресс-конференции 20 ноября, Кеннеди публично объявил об успешном выполнении соглашений: «По имеющимся на настоящий момент данным, все известные нам ракетные установки на Кубе были демонтированы. Ракеты и вспомогательное оборудование погружены на советские суда… Оглядываясь на ситуацию, сложившуюся всего четыре недели назад, мы не можем не выразить благодарность странам западного полушария за их единство, нашим союзникам во всем мире — за их поддержку, американскому народу — за его спокойствие и решимость» [405].
* * *Действия администрации Кеннеди по разрешению кубинского кризиса считается его самым крупным достижением на посту президента, чему в немалой степени способствовали полные восторга отзывы его коллег, друзей и сторонников. «Президент, как никто другой, осознавал всю тьму и ужас открывающейся перед нами бездны», — вспоминал Артур Шлезингер в 1965 году [406]. «Уже одним только этим он заслужил достойное место в истории», — отметил Гарольд Макмиллан, который был премьер-министром Великобритании на протяжении почти всего времени президентства Кеннеди. Макмиллан назвал разрешение кубинского кризиса «одним из величайших поворотных пунктов истории» [407]. Вскоре после событий Роберт Кеннеди писал: «В дискуссиях во время кризиса принимали участие от десяти до двенадцати умных и энергичных людей, но половина из них, оказавшись в тот момент на месте президента, с большой вероятностью ввергла бы нас в пучину страшной войны» [408]. Журналист NBC News Эли Абель, автор первого серьезного отчета о ракетном кризисе, так подытожил действия президента: «Кеннеди сумел проложить правильный курс, умело лавируя между войной и капитуляцией, ни на минуту не забывая, что Хрущев — тоже политик, и его ни в коем случае нельзя ставить в такое положение, в котором он рисковал бы потерять репутацию в собственный стране. …» [Позже Кеннеди говорил: ] «Защищая собственные жизненные интересы, ядерные державы должны, прежде всего, избегать ситуаций, в которых противник будет поставлен перед выбором между унизительным отступлением и началом ядерной войны» [409].
