Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Если Вам это не было известно, я все равно не верю, чтобы Вы, чуткий художник, не узнали прозу Шолохова по любой его фразе, по любому абзацу из любой его вещи. Этим же ведь отличаются Ваши и «Иван Денисович», и «Случай на станции Кочетовка», и «Матренин двор», и крохотки… И разве в «Тихом Доне» мало перипетий его же, шолоховских, рассказов? Видимо, потому-то он и не перепечатывал их лет тридцать.

Разве не узнается рука автора «Тихого Дона» в «Поднятой целине»? Разве он не сказал там максимум правды о коллективизации? Назовите того, кто сказал тогда больше. К слову, этот роман читается сегодня совсем не так, как он читался когда-то. Перечитайте сцены раскулачивания Титка, раздумий Якова Лукича, умерщвления Яковом Лукичом своей матери… Нет, донской казак преподнес весьма нелицеприятную картину «батьке усатому»!

Когда вы – в тридцатых – еще носили значки готовности к труду и обороне, Шолохов мучительно думал о судьбе Мелеховых, разметновых, островновых, майданниковых и делал все почти невозможное для них. Но самое невозможное он – как же иначе! – делал в главной своей книге – «Тихий Дон». Он знал, что писал. И при этом… все же рисковал. Рисковал головой – как очень-очень немногие в то время! – когда в письмах к Сталину протестовал против незаконных арестов, против пыток при следствии, когда выручал из ежовских застенков земляков-вешенцев, когда спасал Льва Гумилева, сына Анны Ахматовой, когда ходил к Берии заступаться за Клейменова, руководителя изобретателей «Катюши», когда дошел до Сталина, чтобы вернуть Андрею Платонову из тюрьмы несовершеннолетнего сына, арестованного как «германский шпион». И добился возвращения. Сын, правда, вскоре умер: из тюрьмы он вернулся с туберкулезом. Но Андрей Платонович смог хоть похоронить его, прийти на могилу… Какой грех не может быть прощен Шолохову только за одно это?!

И вот его почти всю писательскую жизнь и даже после нее преследовали и преследуют люди, не сделавшие и тысячной доли того, что сделал Шолохов. Вы же должны понимать, что сплетня о плагиате рождена, с одной стороны, завистью тех, кто, пока Шолохов мучился над романом, дрались за кресла в РАППе, потом в Союзе писателей, а с другой стороны, тех, кто не хотел обнажать преступления новоявленного р-р-революционного начальства, кровавые следы безжалостного подавления крестьянских протестов, расказачивания и пр… и пр., «Тихий Дон» ведь показывает, откуда вышло все самое страшное, что свершилось на нашей Родине. Кстати, концепция «Тихого Дона», доподлинность всей ткани его – это выстраданный взгляд человека, ринувшегося с юношеской верой и надеждой в гражданскую войну, поверявшего свои надежды и веру документами об этой войне, записками руководителей противостоящих Белого и Красного движений – мемуары появлялись к началу тридцатых —

и, наконец, переживающего жуткие тридцатые годы. Откуда мог быть такой взгляд у Ф. Крюкова, умершего в 1920-м? И потом, в «Севастопольских рассказах» Льва Толстого, например, уже виден автор «Войны и мира», их вспоминаешь, читая военные сцены толстовского романа. Нельзя не почувствовать автора «Тихого Дона» в донских рассказах… Найдите у Крюкова то, о чем можно было бы говорить хотя бы как о намеке на великую эпопею. Да нет же у него ничего подобного!..

Я уверен, что Вы это понимаете. И в то же время отказываете Шолохову в авторстве, а доводов у Вас – никаких. Их просто нет в природе.

Тогда что? Почему Вы солидарны с клеветниками?.. Поиски выгоды? Личные мотивы?.. Но я знаю из письма А. Твардовского, что Михаил Шолохов, восхищенный Вашим «Одним днем Ивана Денисовича», просил Александра Трифоновича поцеловать Вас. Какой-либо неприязни к Вам, к Вашим вещам, выраженной в печатной форме, я не знаю. Вас с Шолоховым могли поссорить собратья по перу – это в нашей среде умеют делать! И, вернувшись, Вы еще не раз убедитесь в этом… Но вы – Солженицын!.. Впрочем, даже великим «ничто человеческое не чуждо»… Тургенев и Толстой, едва не подравшись на дуэли после одной ссоры, семнадцать лет не поддерживали общения. Но при этом Иван Сергеевич, проживая в Париже, искал и нашел лучшего переводчика на французский толстовского романа «Война и мир» и, как известно, поначалу не приняв романа, написал к французскому изданию великолепное предисловие. И чуть только Толстой намекнул Тургеневу на примирение, Иван Сергеевич бросился навстречу. Последнюю переписку между ними невозможно читать без слез…

У Вас с Михаилом Александровичем этого уже не произойдет. Можно лишь прийти к его могиле на берегу не чужого Вам Дона. Может быть, у Вас пройдет затмение, пройдет какая-то обида, и Вы найдете в себе силы признать несправедливость своего отношения к Михаилу Шолохову, создателю романа «Тихий Дон», и как верующий человек почувствуете и переживете вздох облегчения. Тем более, что, вполне вероятно, Твардовский успел передать Вам шолоховский поцелуй… Так или иначе, а роман «Тихий Дон» и Григорий Мелехов – предтеча и Вашей «прекрасной и яростной жизни».

Как-то смотрел телепередачу «Книжный двор». Шла речь о серии «Нобелевские лауреаты». С радостью увидел прекрасные тома И. Бунина, Б. Пастернака, М. Шолохова и А. Солженицына. Вы – рядом. Делить вам в истории русской литературы по большому счету нечего. Вместе с радостью кольнула и боль…

Пусть же из Ваших уст прозвучит – Земля все-таки вертится: роман «Тихий Дон» написал (низкий поклон и слава ему за это!) Михаил Шолохов. Грешно ведь изменять собственному прекрасному позыву – жить не по лжи.

Август 1994

P.S. Почти шесть лет спустя.

Александр Исаевич!

В.Г. Белинский, мучительно оглядываясь на прожитое, однажды написал В.П. Боткину: «…Боже мой, сколько отвратительных мерзостей сказал я печатно… Более всего печалит меня теперь выходка против Мицкевича в гадкой статье о Менцеле: как! отнимать у великого поэта священное право оплакивать падение того, что дороже ему всего в мире и в вечности – его родины, его отечества… И этого благородного и великого поэта назвал я печатно крикуном, поэтом рифмованных памфлетов! После этого всего тяжелее мне вспомнить

о «Горе от ума», которое я осудил с художественной точки зрения и о котором говорил свысока, с пренебрежением… А это насильственное примирение с гнусною расейскою действительностию… где Пушкин жил в нищенстве и погиб жертвою подлости, а Гречи и Булгарины заправляют всею литературою, помощию доносов, и живут припеваючи… Нет, да отсохнет язык, который заикнется отправдывать все это, – и, если мой отсохнет, – жаловаться не буду…»

Вот на какое раскаяние способен воистину порядочный Человек! Проживи он дольше, представляю, как бы он взглянул на себя и за свое знаменитое письмо к И.В. Гоголю…