Павел Михайлов - 10000 часов в воздухе

Показалась лесная опушка.

«Вот отсюда могут сейчас ударить!» — подумал я. И только мелькнула эта мысль, как с земли действительно ударили по нас, да ещё как! Звон разбитых стекол, оглушительный взрыв, свист ворвавшегося в кабину ветра. Чувствую, у меня горит верхняя губа, нестерпимо режет глаза. Пробую смотреть — не могу. Так и веду самолёт с адовой болью в зажмуренных глазах. Всё время стараюсь не забывать, что высота и до прямого попадания в наш самолёт была ничтожной, а нас продолжают прошивать пулемётными очередями, того и гляди, врежешься в землю. Крепко держу штурвал, сохраняя режим горизонтального полёта. Вдруг за спиной раздался, как мне показалось, громкий протяжный стон: догадываюсь — тяжело ранило штурмана. Неимоверным напряжением воли заставляю себя разжать веки. Вижу — приборная доска разбита, компаса нет совсем. Пальцы у меня в ссадинах. Кровь течёт по лицу, капает с верхней губы. Подо мной целая лужица крови. Трогаю осторожно глаза — целы; не пойму только, почему они такие мокрые… Сообразил — их залило лигроином. Так вот почему эта режущая боль!

Второй пилот сидит рядом со мной. Он, видимо, остался невредимым, но в полной невменяемости. У него шок: сидит пи жив ни мертв. Наконец подает признаки жизни.

— Командир, — говорит он, глядя на меня широко раскрытыми глазами, — компаса-то нет!

— Сам вижу, что нет! — отвечаю ему сердито. — Поведём по памяти.

А кровь всё течёт, не унимается.

— Боря, — прошу бортмеханика Глинского, — погляди, не пробита ли у меня голова: что-то больно много крови.

Глинский внимательно осматривает меня. Кроме ран на лице, он ничего больше не замечает.

«Ну, — думаю, — тогда, пожалуй, дотяну до посадки».

К этому времени мы успеваем перелететь через линию фронта. Детальная ориентировка и хорошее знание местности помогают нам обойтись без компаса. Сначала находим Днепр и, следуя по его течению, летим на свой аэродром, где благополучно приземляемся.

Радист успевает сообщить, что произошло с нами. На лётном поле нас уже ждёт санитарная машина. Меня немедленно увозят в госпиталь. Там вынимают осколки из губы и щеки, зашивают раны, после этого я возвращаюсь в группу к своим.

Отделался я на этот раз сравнительно легко, выйдя из воздушного боя с пожизненной отметиной на лице. Поправился от ран и штурман. Только в госпитале я узнал, что мы попали под сосредоточенный ураганный огонь противовоздушной обороны противника. Оказывается, перед нами над тем же злополучным местом пролетал другой самолёт нашей группы — экипаж Тараненко. Фашисты его обнаружили и открыли яростную атаку. Тараненко успел благополучно выскочить из-под вражеского огня, а мы с ходу угодили в самое пекло.

Попал под обстрел и Володя Павлов, когда летел за мной в районе Люблина. Ему навешали столько осветительных ракет, что стало светло, как во время киносъемки. Друг мой, к его чести, сумел выбраться невредимым из этого «фейерверка». Ему, правда, пришлось свернуть в сторону от Холма, к реке Висле, однако обходным путём он вышел на цель.

Своё задание Володя перевыполнил: не только разыскал экипаж со сбитого британского самолёта, но и совершил посадку в поле, возле леса.

— Захожу на посадку, — вспоминает Володя, — полоса казалась ровной. Вдруг самолёт как плюхнется! Что такое? Оказывается, сели на ржаное поле. Соломы столько накрутилось на колёса, что машина без торможения остановилась.

Вскоре после этих полётов экипажи мой и Павлова командование отозвало в Москву для получения нового задания.

В ДАЛЁКИХ КРАЯХ

Над тремя частями света

На стене просторного кабинета-зала висела большая, двухметровая карта. Красной изломанной линией на ней был отмечен маршрут: Москва — Баку — Тегеран — Багдад — Каир — Мальта — Бари.

Такой длинный путь, пролегающий над тремя частями света, предстояло совершить экипажам самолётов, командиры которых собрались сегодня на совещание. Группа наших транспортных самолётов должна была лететь в Италию на помощь союзникам, действовавшим на Апеннинском полуострове, и мы перед полётом получали от командования необходимые инструкции.

Впервые мы вылетали далеко за пределы нашей Родины, и нам, её крылатым посланцам, выпадала честь поддерживать в чужих краях авторитет Страны Советов, представлять её доблестный народ, её вооруженные силы.

10 июля 1944 года, с рассветом, по асфальтовой дороге к аэродрому помчались автобусы.

«Прощай, любимый город…» — звенела волнующая душу мелодия.

Так с пением и доехали до аэродрома экипажи десяти тяжёлых транспортных самолётов.

Вместе с нами отправлялись в дальний путь экипажи Езерского и Павлова. Мысль о том, что это трудное и почётное задание я буду выполнять вместе со своими боевыми товарищами, меня особенно радовала. На чужбине важно быть рядом со старыми, преданными друзьями. Ведь ехали мы не на туристскую прогулку — на войну, и никто из нас не был застрахован от смерти.

Хотелось верить, что рано или поздно вернёмся домой, — мы знали, что победа близка. Может быть, поэтому так радостно, по-боевому звенела наша прощальная песня. Нет, не завтра — сегодня выходим, только не в море, а в воздушный океан. Его нам предстояло пересечь над тремя частями света: Европой, Азией и Африкой.

И вот уже экипажи самолётов длинной цепочкой вытянулись вдоль выстроенных на аэродроме самолётов. Звучат слова команды, смолкает говор, мы замираем в строю. Перед строем — маршал авиации Астахов. Он пришёл проводить нас в дальний путь, сказать напутственное слово.

Стекла наших машин кажутся розовыми, в них отражается диск раскалённого июльского солнца — оно только что поднялось над горизонтом.

4 часа 45 минут… Последние прощальные слова, последние рукопожатия.

На рулёжной дорожке, обозначенной сегодня ради такого торжественного случая красными флажками, десять воздушных кораблей один за другим идут на старт. Вот взмыл в воздух один, за ним другой, третий… Поднялся и я. Прощай, любимый город, прощай, Москва!

Курс наш — на Баку; туда мы летим без посадки. В безоблачном небе на высоте две тысячи метров вытянулась прерывистая цепочка самолётов. Вылетели мы с интервалом в пятнадцать минут и строго соблюдаем дистанцию так, что с последнего корабля не видно первого, и наоборот.

Под крылом самолёта проплывают города, посёлки, лесные массивы, реки, ровная гладь полей — родная земля, истерзанная войной. Во рвах вокруг разрушенного города-героя — обломки обгорелых танков, бронетранспортёров, орудий, автомашин, самолётов, остовы целых железнодорожных составов. Сам город выглядит пустынно и заброшенно. Редко где торчат чудом уцелевшие трубы над развалинами домов.