Даниель Арно - Навуходоносор II, царь Вавилонский

На самом деле для вавилонян главным в метрологии было не это. Эталон они считали прежде всего чрезвычайно важным политическим, а то и религиозным памятником. До Навуходоносора лишь немногие государи вводили новые стандарты; все они, без исключения, начиная с конца III тысячелетия проявляли себя как честолюбивые реформаторы, старавшиеся навести порядок во всех областях жизни. Навуходоносору это было известно; одна из гирь, обнаруженных в столице, говорит о желании вавилонского монарха продолжить традицию предшественников. На ней написано: «Мина установленная, принадлежит Мардуку, царю богов. Сделана с гири, поставленной Навуходоносором, царем Вавилона, сыном Набопаласара, царя Вавилона, сделанной с гири Шульги, древнего царя».

Ключ к пониманию этой надписи — прилагательное, которое мы за неимением лучшего переводим как «установленная». На самом деле его значение гораздо богаче: «надежная», «законная», «закрепленная» (де-юре и де-факто). Оно встречалось на эталонах мер почти всегда, ибо подтверждало одну из фундаментальных идей вавилонянской цивилизации. Это определение обозначало установление нового порядка, прямо указывало на то, что прежнее мироустройство отброшено; оно выражало волю царя сотворить начиная с настоящего времени нечто устойчивое; чем дальше во времени отстоял образец, на который ссылалась надпись, тем лучшим он представлялся. Реформа черпала авторитет не столько у царствующего монарха, сколько по возможности у самого дальнего из его предшественников. Навуходоносор не нашел никого лучше, чем Шульги, царь Шумера и Аккада (2094—2047). Даты его правления тогда знали наверняка, но сочинитель надписи благоразумно не уточнял их: главное, что это был древний царь.

Метрология Навуходоносора стала чрезвычайно знаменитой и впоследствии считалась абсолютной шкалой. Это доказывается образом действий его преемников: сын и зять тоже изготавливали эталоны, однако им уже не нужно было ссылаться ни на какого гаранта — достаточно было назвать себя «царем Вавилона». Этот титул, позаимствованный у предшественника, давал их делам достаточную политическую и экономическую легитимность.

Когда война с Ассирией завершилась и страна перешла к мирной жизни, экономика Вавилона продолжала страдать от двух бед: засоления почв и недостатка квалифицированной рабочей силы. О второй напасти Навуходоносор прекрасно знал и делал всё возможное, чтобы от нее избавиться. На это по крайней мере его прозорливости хватало, и здесь результаты были налицо. Зато перед первым несчастьем царь оказался совершенно безоружен. Земли начали гибнуть за пару тысячелетий до него в связи с ирригацией. Без нее было не обойтись, ведь выпадающих осадков еле-еле было достаточно для злаковых культур. Пальмы же требовали очень много воды под корень (и именно под корень); ее мог дать только полив. Поэтому пальмы сажали по берегам каналов, а дальше размещали ячменные и полбяные поля. К счастью, от Персидского залива и как минимум до Урука действовали еще и приливы: дважды в день они нагоняли пресную воду в пальмовые рощи.

Засоление происходило медленно — настолько медленно, что вавилоняне его не замечали, тем более что и погода была всё время одинакова. Реки, правда, иногда меняли русло, но в целом природа, среди которой жили здесь люди, оставалась неизменной. У них просто не было никаких опорных точек во времени — например, статистики урожаев по столетиям. Да и пойми они, в чем беда, что они могли бы предпринять? Рост уровня засоленности почв был неминуем, падение урожаев, следовательно, тоже неизбежно. Вавилоняне думали, что борются с бедой, доставляя всё больше воды, но на самом деле этим только усугубляли положение: испарение становилось интенсивнее, скопление соли, поднявшейся из-под земли, больше. К тому же разлив Тигра и Евфрата приходился на неудачный момент — заканчивался в начале лета, так что на самое жаркое время приходилось копить запасы воды; от этого убытки становились еще больше.

Показателей демографии мы не имеем, но, думается, не больше нашего знали и современники Навуходоносора: у них также не было этих цифр. Нам, как и им, известно только то, что они видели своими глазами, а мы сегодня представляем по археологическим раскопкам: запустение деревень. Нынешние исследования не охватывают всей Вавилонии, но, не входя в подробности, можно прийти к такому выводу: в конце II тысячелетия население страны было меньше, чем в начале; в начале следующего тысячелетия положение, видимо, не улучшилось, и лишь в VI веке намечается небольшой рост числа и площади населенных мест. Эта тенденция была, без сомнения, стойкой, она продолжалась и в следующем столетии. Свидетельства тому имеются и в округе Дияла, и в окрестностях Урука; можно полагать, что она действовала и на всей остальной территории Вавилонии. Запустение сельской местности было весьма огорчительным фактом, но для властей оно неожиданно оборачивалось одним важным преимуществом: для кочевников, разводивших овец и верблюдов, освобождалось пространство, на котором крестьяне уже не работали и, следовательно, не спорили из-за него. Распри между оседлым и кочевым населением были ожесточенными и в начале II тысячелетия не утихали во всех долинах Ближнего Востока. Для правителей того времени это была самая неотступная проблема: контроль за бродячими племенами, их закрепление на земле было неприятной и постоянно вновь возникавшей задачей. При Навуходоносоре таких столкновений, кажется, больше не было, ведь и причина для них пропала: теперь земледельцы и скотоводы могли уживаться рядом — земли хватало и тем и другим.

Царь пожелал вновь увеличить население Вавилонии и получить по возможности квалифицированных работников. Когда ремесленников в Вавилон привели из Сиппара, это было лишь временное решение. Сельских рабочих повсюду, вплоть до Сузианы, сдавали внаем храмы. Проблема в некоторой степени потеряла остроту, но не была решена.

После 605 года Навуходоносор стал принуждать селиться в «стране Шумера и Аккада» иудеев, финикийцев, сирийцев и египтян. В 597 году вавилонский царь вывел в свою страну из Иудеи от семи до десяти тысяч жителей (в библейских источниках цифры расходятся); десять лет спустя прибавились еще 829 человек, а в 582/581 году — 745. По другим областям империи цифр у нас нет. В тех документах, которыми мы располагаем, углядеть этих иноплеменников нелегко: они говорили по-арамейски, а значит, писали на непрочных материалах, так что их собственные архивы погибли. О них неизвестно почти ничего — ни кто они были, ни что думали.

Но не все переселялись принудительно — кое-кто ехал по своей воле, привлеченный процветанием Вавилонии. Таковы, безусловно, были специалисты из-за пределов империи: уроженцы Египта, Ионии, Киликии, Иранского нагорья; они, очевидно, соблазнялись высоким жалованьем. Должно быть, и часть выходцев из самой империи, трудившихся рядом с ними, приехала добровольно. Каково было их соотношение? Этого узнать никак нельзя. В действительности иностранцы, откуда бы они ни были родом, делились на две сильно различавшиеся группы: представители первой были прямо связаны с царской властью и жили обособленно во дворце или в военных лагерях, большинство же было рассеяно по всей стране далеко от царских очей.