Татьяна Павлова - Кромвель

Время выжидания кончилось. Выбора, всегда мучительного для Кромвеля, уже, слава богу, не оставалось. Быстро собрав вещи с помощью испуганной, но крепящейся Элизабет, Кромвель на рассвете в сопровождении одного лишь слуги выезжает из Лондона. Завтракает он уже в Уэре, в графстве Гертфорд. В тот же день он достигает расположения армии.

Армия бурлила. Как только Кромвель увидел возбужденные лица солдат, вдохнул новый воздух радостной свободы и уверенности в своей силе, которым дышала армия, он сразу понял: еще немного — и она совсем выйдет из повиновения. Ее движение надо было ввести в законное и спокойное русло и твердой рукой руководить им, иначе будет поздно. Первым его предложением было создать Всеобщий совет армии. Если уж в каждом полку и так действуют советы агитаторов, их надо объединить и поставить под контроль офицеров. Всеобщий совет должен состоять из командиров: сам Кромвель, Айртон, Фэрфакс и другие генералы войдут в него, из представителей офицерства — по два от каждого полка, и из агитаторов тоже по два. Решения будут приниматься сообща; ясно как божий день, что большинство получат офицеры и командование. В то же время армия будет объединена, а совет станет внушительным противовесом парламенту.

Это предложение было встречено приветствиями. Армия приняла торжественное обязательство не расходиться до тех пор, пока требования ее не будут удовлетворены.

Пресвитериане в парламенте ответили контрударом: они создали Комитет безопасности, который начал переформировывать лондонскую милицию, готовить вооруженные силы для борьбы с армией. Лазутчики донесли, что палата общин связалась с северной армией генерала Пойнтза, желая направить ее против главных сил армии.

Узнав об этом, солдаты потребовали похода на Лондон и расправы с предателями-пресвитерианами. Одиннадцать из них, самые ретивые, те, что в мае выступали за безусловный роспуск армии по частям, были обвинены в измене и провоцировании новой войны. 23 июня агитаторы выпустили «Новую ремонстрацию» — настоящий ультиматум парламенту, где требовали прекратить сбор вооруженных сил, уплатить жалованье солдатам и прервать интриги с королем. Если армия не получит заверений, говорилось в ремонстрации, в том, что все, на чем она настаивает, будет выполнено, она вынуждена будет пойти на чрезвычайные меры.

Солдаты хотят идти на Лондон. Кромвель снова перечитывал петицию, поданную ему агитаторами 16 июля. «Нельзя больше медлить, — писали они. — Нельзя дать возможность врагам собрать силы для возбуждения смуты и вовлечения несчастного королевства в новую и еще более кровопролитную войну… Пребывание армии вдали от Лондона дает возможность враждебной партии оскорблять нас и действовать против нас… Пока армия не займет столицу, ничего не будет сделано для благополучия народа и самой армии…»

Он снова был в затруднении. Идти на Лондон своей волей? Свершить новое беззаконие, расправиться с парламентом? Не лучше ли сначала договориться с королем, благо он находится в руках армии, и двинуться против пресвитериан уже во главе с законным монархом?

Они уже имели несколько разговоров с Карлом, и надо признаться, что разговоры эти оставили благоприятное впечатление. Кромвель в первый раз видел короля вблизи. Это было в Чилдерли, где Карл согласился принять Фэрфакса и других генералов. Красивый, роскошно одетый человек небольшого роста с тщательно расчесанными кудрями и холодновато-величественным выражением лица сидел в богато убранном покое. Генералы вошли, и он протянул им руку для поцелуя. Фэрфакс шагнул вперед, согнулся, бережно взял руку, приложился. Кромвель и Айртон молча склонили головы, но целовать руку не стали.

Король вел себя вежливо и милостиво. Он согласился ехать вместе с армией, которая медленно передвигалась к Лондону. Но отказался принять какое-либо определенное соглашение. Он все еще чувствовал себя владыкой нации, законным вершителем ее судеб. Он видел свой главный долг в том, чтобы защищать интересы короны.

— Сэр, — воскликнул Айртон, — вы хотите быть судьей между парламентом и армией! Но вы ошибаетесь, это армия будет судьей между вашим величеством и парламентом.

Карл вежливо и холодно улыбался. Аргументы армейских офицеров не имели для него значения.

Тогда прибегли к посредникам. Из Франции вернулся приближенный королевы сэр Джон Беркли, и с его помощью переговоры пошли веселее. Кромвель загорелся: он вдруг поверил в успех. Кузен Сент-Джон даже упрекнул его, что он слишком рьяно взялся за «королевское дело». И правда, в разговоре 4 июля обе стороны уже казались вполне довольными друг другом. Кромвель устроил Карлу свидание с младшими детьми и с умилением наблюдал, как этот достойный отец играет с малышами, сколько нежности и заботы он им выказывает. «Да, это честнейший и самый добросовестный человек в своих трех королевствах», — прошептал он Беркли, утирая навернувшуюся слезу. Незадолго до того Беркли поведал ему, что ее величество Генриетта-Мария хочет, чтобы король согласился на требования армии, насколько ему позволят совесть и честь. Кромвель горячо ответил, что армия желает лишь подчиниться ему как своему законному владыке.

— Ни один человек, — сказал он, — не сможет спокойно пользоваться своей жизнью и собственностью, пока королю не будут возвращены его права.

Он и в самом деле так думал. Новые веяния в армии, желания некоторых бунтарей установить народное правление без короля и лордов вопреки от века существующим законам, гражданским и религиозным, вопреки самому духу нации ужасали его. Столько веков в стране существовало монархическое правление — и вдруг одним махом его уничтожить?

Но армия думала иначе. 16 июля, в день вручения Кромвелю солдатской петиции, в Ридинге состоялся военный совет. Агитаторы наступали. Сексби с бешеной яростью кричал, что поход на Лондон необходим, иначе пресвитериане возьмут власть, и все погибло. Изгнать одиннадцать предателей из палаты! Освободить из тюрьмы Джона Лилберна и других борцов за свободу! Общий вывод агитаторов был таков: «Мы ничего не добьемся до тех пор, пока не двинемся на Лондон».

Кромвель и Айртон возражали. Разгул солдатской стихии страшил их. Идти на Лондон надо, но не так, не в слепой ярости, сметая и круша все препятствия. Их путь должен быть разумным, законным. Кромвель выступал снова и снова. Он убеждал:

— То, что достигнуто договором, будет прочно и продолжительно, это можно будет передать потомкам. Так мы избежим серьезных обвинений, которые выдвигаются против нас: что мы силой добились уступок от парламента, а это пятно не шуточное…

Он говорил, что парламент нужно реформировать, очистить от предателей и использовать на благо народное. Это мудрый, честный и справедливый подход.