Владимир Санников - Записки простодушного

и т. д.

Результат — пятерка (поскольку нет грубых грамматических ошибок) плюс публикация в школьной стенгазете.

Вам сочинение на тему «Дружба и товарищество»? Да ради Бога! Как у Пушкина: «Пальцы просятся к перу, перо к бумаге, минута — и стихи свободно потекут». Ну, сначала, сами понимаете, приведем примеры великой дружбы: Маркса с Энгельсом, Ленина со Сталиным (мы даже и не подозревали, что в конце жизни Ленин Сталина терпеть не мог!). Потом перехожу к современности и гневно клеймлю падение нравов в нашей отдельно взятой школе, где друзья превратно понимают дружбу:

На прочих косятся волком,Делят махорочный дым,Подсказку считают долгом,Священным долгом своим!

Результат тот же — пятерка плюс публикация в школьной стенгазете.

Вскоре, однако, у меня появились последователи (и конкуренты) — поэты «местного масштаба», пописывающие в жанре школьного сочинения. Александра Ивановна почуяла неладное и потребовала, чтобы мы перешли на презренную прозу.

В ДЕРЕВНЕ

Дедушка, старовер Аким Никитьевич, тоже пытался поселиться в Воткинске вместе со всей родней, сбежавшей из деревни. И — не смог тут жить. Уехал было в Сибирь, но скоро вернулся в родную деревню Пески, да тут и осел вместе со своей старухой. Землю, как я уже говорил, у них отняли, оставили только огороды, но как-то сводили они концы с концами, даже и нам помогали. Каждое лето мы, ребятишки, на месяц, а то и больше уезжали в деревню.

Впрочем, это лишь с натяжкой можно обозначить словом уезжали. Рано-рано утром (часов в 5) мама будила меня или меня и брата Шурку (мы обычно ездили в деревню с ним) и провожала нас на Галёвский вокзал, на местную кукушку, идущую до станции Галёво на Каме. 20 километров на поезде были для нас целым путешествием, мы не отрываясь смотрели на проплывающие мимо окон деревни, поля, стада. И вот конечный пункт — большое село Галёво, сейчас затопленное великими преобразователями природы. Сходишь с поезда, и прямо перед тобой — Кама.

И вот тут два варианта.

Один маршрут интересный и притом легкий: на пароходе до пристани Елово и дальше 22 километра пешком до деревни дедушки — Пески. Но это дорого, да и парохода попробуй дождись. Но как же заманчив был этот путь! Плывешь на беленьком камском пароходике (обычно потихоньку забравшись на палубу первого или второго класса) и смотришь на реку, на дикие берега. Какая же она была красивая, Кама, до того как ее превратили в «великие моря»! Они, эти моря, затопили множество деревень, угодий и превратили прибрежную зону в болота, из которых, как громадные пики, торчат невырубленные (!) гниющие деревья!

Впрочем, и на этом легком пути ждало немало приключений и неожиданностей. Вот возвращаюсь я от деда пароходом из Елова. «Уж вечер, облаков померкнули края…» Брожу по пароходу, а потом сажусь на бухту каната. Заснул. Проснувшись, слышу шум, гвалт, бросаюсь к трапу: моя пристань! Галёво! Но — сходни уж подняты, и пароход отчаливает. Сошел на следующей пристани (Сайгатка), переночевал на твердой скамейке, утром взял билет назад, на мое прозеванное Галёво. Вон и пароход идет. Да только не остановился он в этой дыре, как и несколько других пароходов! И сидел я там трое суток. Гостинцы мамы-стары (бабушки) скоро кончились, и я питался в основном ягодами. Прибыл домой с трехдневным опозданием, но мама особенно и не волновалась. А сейчас мы волнуемся, когда дети задерживаются на час-два!

Вспоминается и другой забавный случай, связанный с этим (камско-пароходным) вариантом пути в деревню. Приплываю на пароходе в Елово. До деревни деда — 22 километра топать. А тут редкая удача — в Пески едет Яков, сосед деда: «Да садись, не довезу ли чо?!» Подхожу к телеге — зловоние страшное. Оказывается, Яков приезжал в Елово в ветеринарный пункт лечить у кобылы чесотку, и ее обмазали каким-то зловонным снадобьем. Но — мы были люди непритязательные, и во время пути мне досаждало, пожалуй, не столько зловоние, от кобылы исходящее, сколько пение Якова. Благочестивый, но гнусноголосый старовер, он всю дорогу тянул псалмы: «Ой, горё, горё мне, горё мне великоё…»

Обычно мы выбирали другой путь — без парохода, 40 километров пешком. Тогда выходишь на берег Камы, где тебя уже ждет стайка мальчишек-перевозчиков. Набрав комплект пассажиров (человек 6–8), мальчишка — опытный кормчий — приказывал пассажирам грести, а сам направлял лодку — не прямо на противоположный берег, а наискось, почти на 45 градусов против течения. Оно и понятно: Кама — река быстрая, раза в два быстрее Волги, и с этим надо считаться. Я не труслив, и плавать умел, но когда лодка наша выплывала на стрежень, вода бурлила за кормой, а оба берега еле видны — дух захватывало.

Переплыли. Дальше тоже два варианта: пройти 40 километров, отделяющих тебя от любимых деда-бабки, за один день, или же за два, переночевав на середине пути в деревне Берёзово. Чаще всё-таки выбирали первое, добирались до деда за один день, но — тяжело это… Места дикие, но очень красивые. Волки летом на людей не нападают, змеи, правда, встречались, но мы их не очень боялись: просто смотри под ноги, не наступай на них, они сами уползут. А главное удовольствие — вода. Столько ручейков (чистейших, и песок трепыхается на дне), столько родников на пути, и у каждого свой вкус! Ты уж переполнен, пить не хочется, но удержаться, чтобы не сделать глоток-другой, тоже нельзя. Уже поздно вечером выходим на угор, внизу деревня Пески, вон и дом деда, из последних сил бредем к нему. В окно видим: дед и бабка ужинают под керосиновой лампой. Рады приходу внуков (всегда неожиданному, с ними не согласованному): «Ой-хой-хой! Да как хорошо! Садитесь-ко, садитесь, милые сыночки!»

Убей, не помню, почему мы предпочитали добираться до деда за один день — экономии времени всё-равно ведь не получалось! Пройдя за день 40–45 километров в легких тапочках («спортсменках»), мы так отбивали себе ноги, что дня два вообще не могли ходить: валялись на полу, на войлоке, читали, болтали и время от времени по призыву мамы-стары приползали за стол, стараясь не ступать на ноющие ноги.

Возвращались из деревни домой тоже обычно пешком. Подходя к Галёву, иногда и под артобстрел попадали. Дело в том, что в Галёво, на Каму, привозили испытывать новенькие, выпущенные на Воткинском заводе пушки. Стреляли через Каму, по противоположному берегу, тому самому, по которому мы возвращались. Разумеется, у дороги стояли большие щиты с запретом ходить с такого-то по такой-то час. Но кому же хочется опаздывать на вечерний поезд из Галёва в Воткинск и коротать ночь на твердой станционной лавке? Вот и шли под грохот пушек. Ну, это, пожалуй, слишком громко сказано: выстрелы были довольно редкие, да и стреляли не разрывными снарядами, а металлическими болванками. Не слышал, чтобы хоть раз в кого-то такая болванка угодила. Я маму успокаивал: «Мама, опасность пустяковая, один шанс из миллиона!», а она возражала: «А если этот шанс — да в башку угодит?» Честно говоря, мне и самому тоже было как-то не совсем уютно.