Григорий Речкалов - В небе Молдавии

С заявлением летчика Плаксина вышла заминка. Как раз в последнее время Алексей Плаксин "ослаб" здоровьем и перешел на связной самолет. Но он - еще адъютант командира полка. Мнения разделились - начальство обижать неудобно.

- Надо воевать, товарищ Плаксин, а не прислуживать, - громче всех протестовал Ротанов.

- Но ведь он же не по своей вине... - неуверенно защищал Алексея Петя Грачев,- летает на беззащитном самолете, подвергается, может, не меньшей опасности. Это же не шкура дементьевская, товарищи.

- Нечего антимонии разводить, - выкрикнул Гичевский, - и так ясно! Ставь, председатель, на голосование.

Выражение лица Гичевского в темноте разобрать было трудно. Только белел на голове сплошной бинтовой шлем. Кондратюк обхватил его сильной рукой, прижал точно ребенка к груди.

Подсчитали голоса: большинство против. Алексей понурил голову, ссутулился. Мне стало жаль парня. Может, действительно, нездоров?

Последнее заявление - Валериана Германошвили - подняло у всех настроение. Когда проголосовали, Германошвили снова выскочил из-под самолета и под общий хохот радостно заявил:

- Большое спасибо за доверие. Знай все, мой пулемет станет стрелять прямо в фашиста, никогда летчика не обманет. Сам стрелять будет.

Виталий Дмитриев, председательствующий, с трудом успокоил развеселившееся собрание и дал слово Пете Грачеву.

- Товарищи, мы хотели поговорить сегодня об одном старом деле нашего комсомольца, но старший политрук отсоветовал.

- Непонятно! Поясни! - потребовал Кондратюк.

- Аварию Речкалова помнишь?

Кровь ударила мне в лицо. В ушах загудело. Собрание зашевелилось. В общем шуме послышался звонкий голос:

- Он не виноват, это вражеских рук дело.

Неожиданно что-то большое, сильное навалилось на меня.

- Век тебя не забуду, дружище, - взволнованно засопел Гичевский прямо в ухо.

Я с трудом освободился от, цепких объятий.

- Паша, ты что?

Гичевский смахнул со скуластой щеки слезу, широко улыбнулся и снова схватил меня в охапку.

- Ничего не знаешь?!

- Решительно!

- Черт курносый! Дружище! Ты ж мне жизнь спас!

- Так это был...

- Я, Гришка, я!..

В этот вечер я выпил за ужином свою первую фронтовую стопку. Обжигающее тепло разошлось по всему телу, жаркая испарина выступила на лице.

В столовой - мазаном сарайчике, служившем до недавнего времени хозскладом совхоза, было шумно и душно. Две керосиновые лампы задыхались в клубах табачного дыма; неверный их свет делал лица летчиков темно-багровыми, глаза превращал в черные проемы. Хотелось выйти на свежий воздух, но пробраться из-за длинного дощатого стола к выходу было практически невозможно.

- Пойми ты, - доказывал Петя Грачев Тетерину, - "мессершмиттов" можно бить на "чайках" не хуже, чем на "мигах". Понимаешь?

Тетерин пытался возражать: не тебе, мол, меня учить. Но тут на него набросился Ротанов.

- "Чайки" тебе нехороши, да? Почему ж на "миг" не переходишь? Скажешь, их нет? Врешь! Выходит, на "чайке" над аэродромчиком легче и безопаснее летать? Хитришь, Леня!

Языки развязались. Спор становился все жарче.

- Бросьте, товарищи, - успокаивал Пал Палыч, - вышли бы на воздух, проветрились...

К столу подошел Хархалуп. Его крупное цыганское лицо было темным, хмурым.

Грачев подвинулся. Кто-то протянул наполненный стакан.

- Не большой я любитель спиртного, а сегодня выпью еще, - принимая стакан, глухо сказал Хархалуп. - Плохо мы воюем, ребята... Неоправданно теряем людей, машины. А почему?

- Не нужно нас по мелочам распылять на всякие пустые вылеты, дергать поменьше, - заметил Кондратюк.

- Это верно, но главное ли? А главное, по-моему, - побыстрее отказаться от предвоенных привычек. О Карманове слышали? Мой друг... Смерть его немцам так просто не пройдет. - Хархалуп залпом осушил стакан, крякнул, встал из-за стола. - Запомните, товарищи! У летчика может быть много друзей. Но те, с кем он делит все - уходит в полет, смотрит в лицо смерти, - эти должны занимать в его сердце особое место. Цените друзей, доверяйте им, деритесь за них.

* * *

Наступил пятый день войны. Утро как утро. В полях пересвистывались суслики, в высоком небе заливались безмятежные птахи, свежий ветерок, настоянный на пряных степных запахах, разгонял сонливость, но нас эта красота мало привлекала.

Из скупых газетных сообщений мы плохо представляли, что делается на других фронтах, но знали: фашисты безудержно прут на Ленинград, Минск, Житомир.

Сегодня ночью немцы переправились через Прут у Скулян, захватили плацдарм и накапливают силы. Рядом - Бельцы.

Многих тревожила неизвестность о судьбе родных и близких. Слухи ходили самые противоречивые. Кто-то где-то слышал, будто эшелон с семьями разбомбили, другие уверяли обратное - никого из города не вывозили. Начальство разводило руками, не в состоянии сообщить что-либо определенное.

Летчики были неразговорчивы. Невеселые раздумья порождали внутреннюю скованность. Длилось такое обычно до получения задания на боевой вылет, а иногда и до самого вылета, после чего лица оживали, мысли сосредоточивались на новых заботах.

Всем было ясно: противник приложит все усилия, чтоб удержать и по возможности расширить захваченное. И наземникам и авиаторам предстоял горячий денек.

Командирский "пикап" скрипнул тормозами и остановился напротив капонира, замаскированного стеблями кукурузы. Около "мига" с голубым носом скучились в ожидании летчики. Из кузова выпрыгнул Хархалуп.

- Семен Иванович, на минутку. - Командир полка приоткрыл дверцу кабины. - Задание ясно?

- Да, товарищ командир. Все будет сделано, как вы сказали.

- С вылетом не задерживайся, - майор взглянул на часы, потом на стоявших поодаль летчиков. - Время еще есть. Обговори со своими сегодняшнюю задачу. Пусть сами сообразят, как лучше. Воздушные бои всегда разнообразны. Особенно советую: обрати внимание на осмотрительность и тактические приемы врага.

- Есть!

Хархалуп откозырял и направился к своей группе. Тима Ротанов, добровольный помощник Хархалупа, встретил его по всем правилам устава.

- Почему только семь исправных самолетов? - удивился Семен Иванович, выслушав Ротанова, - чей не в порядке?

- Исправлены все восемь, товарищ командир,- раздался голос старшего техника.

Городецкий вылез из кабины и по-гусиному, вразвалку, подошел к Хархалупу.

- Просто тридцать третью воздухом недозаправили. Хархалуп остался верен двум тройкам - этот номер был у его самолета и до войны.

Семен Иванович помолчал. Легкая улыбка обнажила крепкие зубы, слегка разгладила угрюмое лицо.

- Ну, что приуныли? Не завтракали еще?

- Завтрак успеется, - отозвался Грачев.- Скажите, как там дела?