Андрей Аникин - Адам Смит

Он как будто полемизирует с ними:

«Могут подумать, что прибыль на капитал представляет собой лишь другое название для заработной платы за особый вид труда, а именно — за труд по надзору и управлению делом. Однако она совершенно непохожа на заработную плату, определяется совершенно иными началами и не стоит ни в каком соответствии с количеством, тяжестью или сложностью этого предполагаемого труда по надзору и управлению».

Право же, это место не потеряло свою актуальность и в наши дни!

Однако нам пора вернуться в Тулузу, где Смит и герцог Генри отчаянно скучают и пытаются найти развлечения в соответствии с возрастом и склонностями обоих. Обещанные Таунсэндом рекомендательные письма французского министра герцога Шуазеля к местным аристократам заставляют себя ждать, и через четыре месяца по приезде их все еще нет. К тому же наши шотландцы прибыли в Тулузу весной, когда зимний сезон салонов заканчивается и дворяне разъезжаются по своим поместьям.

5 июля 1764 года Смит пишет в Париж Юму горькое и немного жалобное письмо: «Наши успехи, по правде говоря, не слишком велики. Герцог вообще не знаком ни с одним французом… Моя жизнь в Глазго была приятной и полной развлечений по сравнению с той, какую я веду здесь». И продолжает: нельзя ли ускорить присылку рекомендаций? Не может ли хоть на месяц приехать сюда сэр Джемс (который так успешно выручил профессора в Булони)?

Впрочем, скука идет на пользу науке: «Чтобы провести время, я начал писать книгу». Очевидно, Смит имеет в виду продолжение работы над «Богатством народов».

Но герцог подобной возможности провести время не имеет и поэтому просится в путешествие, целью которого избирается Бордо. Эта поездка становится возможной в августе, когда, наконец, приходят долгожданные письма. Правда, в письме проживающему в Бордо на покое герцогу Ришелье от английского посла графа Хертфорда доктор Смит почему-то назван доктором Робинзоном; пока еще плебейское имя Смита (оно и значит-то «кузнец»!) ровно ничего не говорит аристократам, и они легко забывают его. Эта ошибка доставляет ему несколько неприятных минут: он вынужден перед вручением письма объяснять ее старому герцогу.

Семидесятилетний маршал Франции, потомок знаменитого кардинала и дед одесского Дюка, герой многих сражений, романов и скандалов, друг Вольтера, с улыбкой лорнирует слегка смущенного профессора и говорит, что после романа Дефо для французов все англичане — робинзоны, а потому ошибка не так существенна. В остальном все идет хорошо. И юный шотландский лорд и его умный наставник развлекают старика в его добровольном уединении.

Осенью к ним присоединяется в Тулузе младший брат герцога, тоже посланный отчимом для завершения образования за границу. Это было предусмотрено соглашением Смита с Таунсэндом.

Жизнь становится приятнее, о чем Смит в октябре с удовольствием сообщает Юму, описывая путешествие в Бордо и излагая дальнейшие планы. Тон этого письма совсем не тот, что три месяца назад. Путешествие начинает нравиться Смиту. Вместе с обоими юношами он совершает несколько поездок по южным провинциям страны — Лангедоку и Провансу.

Зимой он бывает в домах нескольких членов парламента, высших судейских чинов и находит среди них людей просвещенных и здравомыслящих. Ведь и Монтескье, умерший десять лет назад, был президентом парламента в Бордо!

Но тулузский парламент в целом славится отнюдь не просвещенностью своих членов. Напротив, это самый рьяный поборник религиозного и политического мракобесия, оплот изуверства и жестокости. В эти годы Тулуза живет делом Каласа, которое благодаря Вольтеру стало самым громким уголовным делом XVIII века и закончилось важной победой новых сил «разума и справедливости».

Чувствуя ослабление своих позиций, французская католическая церковь при поддержке светской власти в середине XVIII века прибегла к излюбленной мере — жестоким гонениям на еретиков. На юге Франции жило еще довольно много гугенотов (французских протестантов), фактически лишенных законами Людовика XIV гражданских прав: их не допускали к государственным должностям и ко многим профессиям, включая даже профессии ювелиров и повивальных бабок. В 1762 году католическая Тулуза готовилась праздновать 200-летие богоугодного дела — истребления четырех тысяч гугенотов, которое десятью годами предшествовало парижской Варфоломеевской ночи. За год до юбилея папа издал специальную буллу, в которой прославлял это массовое убийство и разрешал католикам отметить его восьмидневными празднествами.

Духовенство и парламент подняли мутную волну фанатизма, охватившего католическую городскую чернь. Социальный состав населения Тулузы благоприятствовал этому.

Как раз в это время в семье торговца-гугенота Жана Каласа случилось несчастье. 30-летний сын Каласа по неизвестной причине покончил жизнь самоубийством, повесившись в лавке отца. Попы и их приспешники объявили, что отец убил сына по приговору тайного гугенотского трибунала за то, что тот намеревался перейти в католичество. Подстрекательские слухи поползли по городу. Духовенство сделало все возможное, чтобы разжечь самые низменные чувства темной и суеверной массы. Жан Калас был арестован и судим парламентом по всем чудовищным правилам его «правосудия». Несмотря на полное отсутствие доказательств и очевидную нелепость обвинения (68-летний старик один собственноручно повесил молодого, здорового человека!), несмотря на то, что он и под пыткой отрицал свою вину, Калас был приговорен к мучительной казни путем колесования. В марте 1762 года он был казнен на городской площади Тулузы при огромном стечении народа.

Но попы и судьи торжествовали преждевременно: времена уже были не те, когда они могли позволить себе что угодно. На арену выступила новая сила, которой не знала монархическая Франция, — общественное мнение. Своего великолепного выразителя оно нашло в Вольтере, который повел упорную и планомерную борьбу за реабилитацию Каласа и спасение его семьи. Более того, речь шла о спасении многих новых возможных жертв изуверства.

В марте 1765 года особая кассационная палата в Париже признала Каласа невиновным и приказала тулузскому парламенту отменить приговор.

Смит наблюдает последние фазы дела Каласа. С отвращением видит он, что и оправдание Каласа поповско-судейская верхушка Тулузы использует для разжигания религиозной вражды и фанатизма. Организуются выступления против оправдания. В апреле положение становится настолько напряженным, что поговаривают об избиении гугенотов. Англичанам становится в Тулузе как-то неуютно.

И все-таки одержана большая победа. Она укрепляет веру Смита в разум и прогресс: сила церкви тает на глазах. Это не предвещает ничего хорошего и ее союзнику — деспотической монархии.