История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров
После всей этой процедуры нас пригласили раздеваться, и началось пировство. Увлеченные общим примером, пили водку и мы с невестой. Я и теперь удивляюсь, почему я тогда не пьянел, хотя пил много. Когда все изрядно выпили, мой отец и мой будущий тесть вдруг заспорили. Отец стал требовать, чтобы у невесты была мягкая «постеля» из оленьей шерсти, а тесть отвечал, что как было «уговоренось» раньше, так и будет. Я заметил неладное, когда уж они друг на друга порядком ощетинились. Отец по отношению к тестю держал себя свысока, причисляя себя к более «хорошим» людям. Я понял, что для избежания серьезного конфликта необходимо мое вмешательство, встал за столом, как на нынешнем собрании, и обратился к отцу с короткой почтительной речью в том смысле, что, мол, напрасно он беспокоится о постели — спать-то ведь на ней не ему, а мне. Отец остыл и примирительно сказал: «Ну, мне шчо, я для Ваньки хлопотал, а раз ему не надо, так и мне наплевать». После этого старики больше уже не ссорились. На следующий день я в сопровождении крестного, крестной и других положенных по штату чинов поехал к невесте, чтобы везти ее к венцу. Как и накануне, мы опять были рассажены за столом, а невесту в это время наряжали в подвенечное платье. По настоянию тетушек — блюстительниц обычаев на этот раз, прежде чем привести невесту ко мне за стол, ее заставили-таки «попричитать».
А так как она была заядлая песенница, то и причитать принялась старательно, мастерски, с чувством. Вскоре, смотрю, все собравшиеся женщины начали обливаться слезами. Я решительно потребовал, чтобы причитание было прекращено: я же не силой ее беру, поэтому реветь не о чем. Но тетушки «подтыкали» невесту, чтобы она не переставала.
Тогда я, видя, что мое требование не действует, решил применить более радикальное средство: встал из-за стола и заявил, что коль невеста и все вы тут ревёте, значит, выдавать ее вам за меня нежелательно, а поэтому я уезжаю домой, можете невесту к венцу не наряжать. При этом я решительно двинулся из-за стола, и если бы рёв не прекратился и мне дали бы выйти из избы, то я, пожалуй, привел бы свою угрозу в исполнение.
Но меня схватили крестный и другие, не дав выйти из-за стола. В то же время не только невеста прекратила причитание, но и все тетушки поспешили привести в порядок свои заплаканные рожи. После этого все быстро приняло праздничный вид.
Когда невесту посадили ко мне, она мне шепнула: «Спасибо за то, что не дал причитать, а то ведь заставляют, а мне самой отказываться неудобно». И рассказала, что, пока она была просватанницей, ей пришлось не только причитать, но и «хлестаться», и что поэтому у нее сейчас болят локти и колени.
А «хлестаться» это вот что означает. К примеру, на пропивании невеста по обычаю должна, вытянувшись во весь рост, упасть с размаху на пол, на локти и колени. Сначала должна так «хлестнуться» отцу под причеты: «Не пропивай-ко ты, батюшко, да меня, молодешеньку», потом матери и каждому родственнику. Затем, после пропиванья, она как просватанница должна «хлестнуться» и попричитать каждой приходящей в дом соседке, вплоть до десятилетних девочек, а также каждому родственнику и знакомому, заходящему в их дом. «Хлестанье» и «причеты» сопровождают все время «смотров» и сборов к венчанью, поэтому часто невеста избивала локти и колени в кровь, эти болячки и после свадьбы месяцами не проходили. Когда я женился, дикий этот обычай был еще в полной силе и потому, несмотря на мои протесты, заявленные при сватовстве, невесту мою в мое отсутствие все же принуждали «хлестаться» и «причитать» И она не преминула тоже избить свои колени и локти до крови, так как не была столь развитой, чтобы сознавать дикость этого и противостоять тетушкам, которые говорили: «Не поревишь, девонька, за столом, так наревишься за столбом» (то есть замужем). Я попенял ей, конечно, что она послушалась не моих советов, а темных тетушек.
Наконец, мы собрались и поехали «к венцу». Здесь мне предстояло сыграть серьезную роль: несмотря на то, что мне пришлось обратиться к попу, я намерен был в глазах окружающего населения сохранить репутацию непримиримого безбожника. Тем более, что до меня уже дошли слухи, что ревнители веры злорадствуют: «Вот и безбожник перекрестит свою опачину[202], когда будет винчетче-то[203]». Поэтому я решил держать себя в церкви, насколько это было возможно, демонстративно по-безбожному, а для баб, которые могли считать настоящим только такое венчанье, какое они видали, я решил венчаться с шаферами[204], без надевания на головы венцов.
Когда мы с невестой сидели уже в церкви, провожатые, посланные за попом, вернулись смущенные и заявили, что батюшка венчать не идет. Я, сбросив тулуп, стремительно двинулся к попу сам.
Кстати. На свадьбе было принято не только жениху, но и всем гостям-мужчинам быть в тулупах[205], хотя бы было и не холодно. Летом тулупов, конечно, не надевали, но летом и «настоящих» свадеб не делали, женились летом разве только вдовцы, которым по хозяйственным соображениям нельзя было ждать зимы. Моя же свадьба была хотя и не в зимний мясоед, но уже по санному пути, поэтому мы были в тулупах. Своего у меня, конечно, не было, на мне был тулуп зятя Егора, у которого, как у довольно богатого мельника, одежды всякой было много. У меня же не было не только тулупа, но и вообще какой-либо праздничной одежды, даже валенки на ногах были чужие. Рубашек ситцевых у меня — жениха было всего три, да и те уже поношенные, и не было зимней шапки. Всю первую зиму моей жизни с молодой женой я ходил в летней шляпе, отец не позволил купить хотя бы плохонькую шапку за 60–70 копеек. Хотя деньги, которые поступали в бюджет нашего хозяйства, зарабатывались
