Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров
При Петре большое внимание обращалось на отдание чести караулами. Доходили до таких тонкостей, что каждому воинскому чину караул отдавал честь различно. Генерал-адмиралу офицеры обнажали шпаги, барабаны и литавры били «поход» три раза, и играли на трубах. Генерал-лейтенантам и вице-адмиралам офицеры обнажали шпаги, играли на трубах и на барабане, били дробь два раза. Генерал-майорам и «шаутбенахтам» (соответственный морской чин) офицеры обнажали шпаги и на барабане били дробь только один раз.
Караульная служба тогда была настолько тяжела, что солдаты, «недоросли из дворян», которых в тогдашних гвардейских полках было всегда не меньше 40 %, пытались за деньги нанимать за себя в караулы солдат из «сдаточных». Указом 22 августа 1722 года Петр строжайше запретил подобного рода наймы. При Елизавете и при Екатерине II на часах часто стаивал недоросль из дворян, солдат Преображенского полка Гавриил Романович Державин. Другой недоросль из дворян, Александр Суворов, который проживал на вольной квартире, но у себя в Семеновском полку ревностно нес солдатскую службу, раз стоял на часах в Петергофе около павильона Монплезир. Было лето, солнечное утро, и императрица Елизавета Петровна, в сопровождении одной только фрейлины, вышла погулять в Петергофский парк. Подходя к морю, она увидела часового, маленького и на вид тщедушного солдатика в семеновской форме и с ружьем много выше его самого. При приближении царицы этот тщедушный солдатик так ловко брякнул ей ружьем на караул, что она остановилась, вступила с ним в разговор и, узнав, кто он и что он, вынула из мешочка серебряный петровский рубль-крестовик и подала ему. Но молодой служака принять рубль отказался, говоря, что солдату на часах запрещено принимать деньги.
– Ну, возьмешь, когда сменишься! – сказала Елизавета и опустила рубль на песок рядом с часовым.
Рассказ этот, исторически верный, так как в свое время был записан со слов самого фельдмаршала, можно было прочесть во всех военных хрестоматиях. Теперь интересный юридический вопрос: принял все-таки Суворов подаренный рубль или нет? Стоя часовым, он его не взял в руки, но в конце концов, пожалуй, все-таки принял, и стоя на часах.
В наше время караульная служба не была уже так обременительна, как в старину. Все же молодым офицерам в первые три года службы и старослужащим солдатам, на второй и на третий год службы, ходить на караулы приходилось довольно часто. Нашим районным караулом, куда мы ходили каждый день, и только мы, был караул в Государственном банке. Здание Государственного банка главным фасадом выходило на Садовую, а задним фасадом на Екатерининский канал, около Львиного мостика. Дом стоял во дворе, отступая от высокой, глухой железной решетки и главных ворот, которые всегда держались на запоре и открывались только для пропуска караула. Чиновники и публика проходили в банк со стороны канала.
Внутри ограды, в глубине, боком к главному зданию, стоял дом караульного помещения, очень удобный и прекрасно оборудованный. Через маленький коридор, как раз против главных дверей, выходивших на караульную платформу, помещалась комната караульного начальника. В ней стоял письменный стол, на котором всегда лежала развернутая «постовая ведомость», против стола стул, а рядом со столом глубокое и удобное кожаное кресло. У противоположной стены кожаный диван с кожаной подушкой. Огибая комнату караульного начальника, коридор выходил в обширное солдатское караульное помещение, где стоял обеденный стол, лавки, у одной стены стойки для ружей, а у другой деревянные нары, на которых заступающие на посты имели право «отдыхать лежа». Еще дальше помещалась маленькая кухня для разогревания солдатской и офицерской пищи, а за ней комната банковского сторожа.
Банковский сторож, лет пятнадцать один и тот же, с рыжими бакенбардами, был старый солдат Московского полка и участник Турецкой войны по фамилии Щедров. Он был большой резонер, с караульными солдатами обходился сурово – не дай бог, если кто-нибудь плюнет на пол, – и до разговоров с ними вообще не снисходил. Зато любил поговорить с караульными начальниками. Излюбленной темой его рассказов был генерал Гриппенберг, на Турецкой войне – командир Московского полка, какой он был строгий, справедливый и как он заботился о солдатах. Между прочим, это был тот самый генерал Гриппенберг, родом финн, который на Японской войне командовал 2-й армией, рассорился с Куропаткиным и, не дожидаясь позволения, самовольно уехал в Петербург. Излишне говорить, что этот поступок, в сущности дезертирство, сошел ему тогда с рук совершенно безнаказанно.
Из караульного помещения витая железная лесенка вела во второй этаж, в помещение для арестованных офицеров. Чаще всего помещение это пустовало, но случалось, что комната бывала занята, и это всегда было довольно неприятно. Нужно сказать, что, к сожалению, не все арестованные офицеры умели держать себя корректно. Некоторые из них заявляли бессмысленные претензии, требовали, чтобы к ним пускали посетителей, обижались и нервничали. По гарнизонному уставу, караульный начальник по заступлении обязан был их «принимать по списку», так как все они фигурировали в постовой ведомости, и выслушивать их претензии.
Эта процедура бывала особенно стеснительна, так как зачастую это бывали почтенные капитаны и ротмистры, лет на пятнадцать старше безусых начальников караула. В этих случаях единственным спасением была «сухая официальность». Когда в карауле мне приходилось иметь дело с арестованными офицерами, я обыкновенно являлся в их помещение и «представлялся» каждому. На всякие претензии и просьбы неизменно отвечал: «Слушаюсь, господин капитан. Разрешить это я не имею права, но я сейчас пришлю вам бумаги и конверт. Извольте подать рапорт коменданту, и я сейчас же перешлю его с посыльным».
Сам разговаривать к ним я никогда не ходил и, если офицеры эти являлись в комнату караульного начальника «поболтать», принимал их стоя и всячески им показывал, что там им не место. Находились и такие, которые «под честным офицерским словом» просили отпустить их «на часок повидаться с женой». На это приходилось делать каменное лицо и предлагать опять-таки снестись с комендантом.
По положению, один раз, днем, караул поверял полковник, дежурный по караулам, и один раз ночью – рунд. Так как ворота банка были постоянно заперты, то и тот и другой должны были оставлять свои экипажи на улице, а сами идти пешком по асфальтовой дорожке шагов полтораста до караульного помещения. От сторожа банка, который днем и ночью стоял
