Стивен Фрай - Дури еще хватает

Я не только написал официальные правила клуба (приведенные выше), но и вывел одним вечером конца восьмидесятых «Правило Граучо», гласящее, что любое замечание, изречение, сентенцию, афоризм или высказывание, какими бы мудрыми, благонамеренными, глубокими или истинными они ни были, можно вмиг обратить в смехотворную чушь, добавив к ним фразу: «Как сказал он прошлой ночью в клубе “Граучо”».

Таким образом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Вам нечего терять, кроме своих цепей» — как сказал прошлой ночью Карл Маркс в клубе «Граучо».

Или: «Единственное, что нужно для триумфа зла, — это чтобы хорошие люди ничего не делали» — как сказал прошлой ночью Эдмунд Бёрк в клубе «Граучо».

И так далее. «Атенеумом»{60} этот клуб, конечно, не был, но и притязаний таких не имел.

Тони Макинтош (из норфолкской семьи производителей шоколада, давшей нам — среди прочих шедевров — «Карамак» и «Кволити-стрит») был в мире лондонского хлебосольства фигурой приметной, он многие годы возглавлял в Ноттинг-Хилл популярный ресторан «192», шеф-повар коего, Алистер Литтл, стал в середине 1980‑х первейшим столичным художником сковороды и кастрюли. Макинтошу принадлежал и «Занзибар», очень симпатичное питейное заведение на Грейт-Куин-стрит, Ковент-Гарден. Именно там я научился стоять в очереди к одноместной мужской уборной. Сиденья на ее унитазе давно уж не было, крышки на бачке — тоже. Полагаю, таким способом Тони пытался отвадить наркоманов. Он хоть и был передовым и самым модным лондонским ресторатором (в этом слове нет буквы «н», сколько бы раз вам ни доводилось слышать «ресторантор»), но походил на добродушного и старомодного школьного воспытателя (а вот в последнем слове буква «ы» есть, хоть этот факт и малоизвестен), и я даже по сей день не могу с уверенностью сказать, догадывался ли он, что творилось в его заведениях. С определенностью знаю, что он был свидетелем того, как сошел с ума Кит Аллен{61}. Ладно, это я глупость сморозил. Мне следовало написать: «как Кит Аллен еще дальше отошел от ума». Этот одичавший валлийский смерч запрыгнул на стойку бара и начал метать бокалы и рюмки в зеркало за бутылками и дозаторами. В итоге его перестали пускать в «Занзибар», пока последний не скончался, — впрочем, всего через несколько месяцев из черепков и праха его родился «Граучо».

Согласно изначальной идее издательниц Кармен Каллил, Кэролайн Мичел и литагента Эда Виктора, клубу предстояло стать местом, где авторы и их редакторы встречаются за утренним завтраком и беседуют, сидя в удобных креслах, без помех со стороны официальной церемонности вест-эндских клубов или отвлекающего мельтешения людей в гостиничных вестибюлях и ресторанах. То была эпоха круассанов, апельсинового сока и обворожительной новизны итальянского кофе. Стоит мне подумать о тех временах, как я вспоминаю мармелад и пирожные из слоеного теста. А вот вечера… вечера в этом клубе были совсем, совсем другими. К ним мы еще вернемся.

У Тони, человека кроткого, но несколько суховатого, имелись, как и у многих его более хватких коллег, помощники — совершенно лучезарное существо по имени Мэри-Лу Старридж (ее даровитый брат снял для «Гранады» эффектное «Возвращение в Брайдсхед») и Лиам Карсон, которому предстояло стать моим близким другом. Мэри-Лу, Лиам и их коллеги, в особенности сербка Гордана, обладавшая великим обаянием и голосом что твой фабричный гудок, следили за порядком и создавали атмосферу клуба, мгновенно ставшего пользоваться ошеломляющим успехом. А природа успеха такова, что люди, в клубе не состоявшие, не делали тайны из своего презрения к нему и к его показушно претенциозным, «пронырливым» членам. На самом деле единственными, кто на моих глазах вел себя в клубе «Граучо» безобразно и неприемлемо, были гости его членов — люди, которые, ошалев от такого количества хорошо известных лиц, перебирали (во всяком случае, могли перебирать в те ранние, безрассудные времена) по части выпивки. И члены, и персонал клуба знали, как себя следует вести.

Не могу отрицать — для меня он стал своего рода оазисом. Чем большую известность я приобретал, тем труднее мне приходилось в пабах. С годами положение все усугублялось. Всегда существовало вероятие того, что кому-то захочется угостить меня выпивкой. Делалось это очень мило и приятно, однако связывало меня по ногам и рукам. Отвечая отказом, я производил впечатление сноба — заносчивого и высокомерного; а принимая угощение, на полчаса отдавал себя в распоряжение того, кто его оплачивал. Невозможно же, получив от кого-то бокал вина, удалиться в другой конец зала, напрочь забыв о дарителе. Поговорить с незнакомым человеком порой бывает приятно, но иногда хочется без помех провести время с друзьями. И потому пабы стали для меня местом запретным — кроме тех, что расположены в моем родном графстве Норфолк, жители которого обладают, похоже, врожденным пониманием того, что приставать к людям, знамениты они или нет[34], неприлично.

Жаль, конечно, что людей хорошо известных поносят за «неестественность» их поведения, не позволяющую им посещать обычные места вроде баров, — что бы при этом ни подразумевалось под «естественностью». Еду я покупаю в супермаркетах, все прочее — в недорогих магазинах, и нередко люди обращаются ко мне с нелепым вопросом — бывает, что и возмущенным: «А вы-то что тут делаете?» Меня так и подмывает ответить: «В бадминтон играю / пересдаю школьный экзамен по истории / вскрываю трахею Джереми Вайна{62}… А вы?»

Я говорил уже — в блоге, а может быть, в интервью, — что известность — вещь чудесная, чистой воды пикник. Ты мигом получаешь в модном ресторане столик, который другим приходится заказывать за неделю, или билеты на премьеры, спортивные состязания, по-настоящему интересные и волнующие мероприятия, имеешь возможность знакомиться с замечательными людьми из любых слоев общества. Однако ни один пикник не обходится без ос. Иногда эти осы не более чем досадная помеха, иногда тебе приходится хватать вещички и с воплями бежать в дом. Феллини в «Сладкой жизни» дал «светскому» фотографу имя Папараццо, напоминающее о нудно зудящем насекомом. Оса по-итальянски vespa, но это слово было уже занято{63}…

Конечно, папарацци могут быть докукой, особенно если ты находишься в обществе человека, никому не известного и не желающего, чтобы его фотография появилась в газетах с присовокуплением домыслов о том, кто он такой. Впрочем, сегодня все подались в папарацци, поскольку у каждого есть фотокамера, а качество их что ни год, то возрастает.