Мария Беллончи - Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы

У Лукреции есть все основания чувствовать себя счастливой. Она слушает разговоры Санчи о брате, и он уже захватил ее воображение. Лукреция знает, что Альфонсо один из наиболее красивых молодых людей Италии, с очаровательными манерами и хорошим характером, и ей приятно сознавать, что полученный титул даст право занять высокое положение при дворе короля. Она измучилась, оставаясь в тени после скандала, последовавшего за разводом, и любовной интриги с Перотто, и знает, что ее жизнь в Ватикане, согласно общественному мнению, признана непристойной. Это мнение все более укреплялось в сознание людей, о чем мы можем судить по записям венецианского летописца Джироламо Приули, который назвал Лукрецию самой известной шлюхой в Риме, а умбрийский летописец, более известный как Матараццо, относится к ней как к главной падшей женщине, лидеру всех подобных женщин (летописцы, честно говоря, используют более грубые выражения). И Приули, и Матараццо, жившие далеко от Ватикана, питались скорее слухами, нежели реальными фактами, а слухи по большей части были сугубо отрицательные. Частная жизнь Лукреции могла быть даже еще сомнительнее, чем ее описывают недоброжелатели, но, вне всякого сомнения, ее не устраивали обычные страсти и любовь известной куртизанки. Кроме того, хорошо информированные и проницательные неаполитанцы прекрасно понимали, что единственная проблема Лукреции связана с родственниками, живущими в Риме. Поэты, поддерживавшие арагонскую династию, посвящали свои изящные латинские арабески только одной теме – чудовищным обвинениям, выдвинутым Джованни Сфорца. Понтано писал:

Ergo te semper cupiet, Lucretia, sextus?Будет ли шестой всегда желать тебя, Лукреция?

А Саннадзаро составил известную эпитафию, оскорбительную по форме и содержанию:

Hie jacet in tumulo dormit Lucretia nomine, sed re Thais,Alexandri filia, sponsa, nurus.

В этой могиле спит та, которая звалась Лукрецией,Но на самом деле должна бы называться Таис,Потому что была дочерью, супругой и невесткой Александра.

Но все это произошло несколько позже. Сейчас нам следует вернуться к моменту прибытия Альфонсо из Неаполя, в середину июля 1498 года. Альфонсо, восемнадцатилетний юноша, которому римский гуманист Евангелиста Каподиферро предсказал, что ни его происхождение, ни его семья не смогут уберечь его от неприятностей, если он совершит этот опрометчивый брак. Лукреция с нетерпением ждала Альфонсо, и свадьбу отпраздновали в апартаментах Борджиа в Ватикане. На этот раз гостей было немного: живущие в Ватикане Борджиа, кардинал Сфорца, очень довольный новым союзом папы с неаполитанскими друзьями, кардиналы Джованни Борджиа и Джованни Лопес и епископ Маррадес. Во время церемонии испанский капитан Хуан Сервиллон держал обнаженный меч над головами жениха и невесты. Начало последовавшего за брачной церемонией праздника омрачилось стычкой между свитой Чезаре и Санчи, решивших выяснить, кто занимает более высокое положение, и тем самым давая выход враждебным чувствам своих хозяев и хозяек. Обменявшись оскорблениями, испанский и неаполитанский епископы принялись дубасить один другого. Папа оказался «в центре драки», и драка так разгорелась, что его слуги сбежали, и потребовалось какое-то время, чтобы успокоить их и вернуть обратно. Мир был восстановлен, и праздник с танцами, театральным представлением и маскарадом продолжался до рассвета. Чезаре вызвал восхищение, появившись в костюме единорога, символизирующего чистоту и верность. Что же касается папы, то он «как юноша» участвовал в празднике. Последующие дни показали, что Альфонсо и Лукреция понравились друг другу. Папа был доволен.

Людовик XII назвал Чезаре Борджиа кузеном и чего только не наобещал. Король очень нуждался в папе, поскольку хотел жениться на любимой женщине, вдове Карла VIII, умной и красивой королеве Анне, которая принесла бы ему в качестве приданого Бретань. 29 июля 1498 года Александр VI создает комиссию для рассмотрения доводов в пользу развода Людовика XII с Жанной Французской, хотя, как прекрасно понимал король Людовик, если бы он помог Чезаре занять определенное положение, то вопрос удалось бы легко уладить. Однако теперь намерения Чезаре выходят за пределы его статуса, но даже у Борджиа не рискуют заводить разговоры о женитьбе кардинала, все еще носящего пурпур. Итак, 17 августа, впервые за несколько месяцев облачившись в кардинальские одежды, Чезаре является на заседание консистории и просит у собравшейся горстки кардиналов (все они более или менее подготовлены, чтобы принять участие в «неслыханном» деле) дать ему слово. Он начинает свою речь с обращения, по всей видимости подготовленного в тайном сговоре с папой. Чезаре говорит, что никогда не имел призвания к духовной карьере, поступил так по принуждению, и просит разрешить ему вернуться к светскому образу жизни в интересах спасения его души. Если его просьбу удовлетворят, он окажется всецело в распоряжении церкви и, лично отправившись во Францию, предпримет попытку спасти Италию от возможного вторжения. Всю ответственность за решение этого вопроса кардиналы переадресовали папе, и Александр VI, используя возможности своего великолепного голоса, с пафосом ссылаясь на бесчисленные соображения относительно важности данного случая, подчеркнул необходимость воспользоваться здравым смыслом для решения этой проблемы.

Теперь, когда наиболее сложный вопрос был решен, Чезаре смог перевести дух. Сбросив кардинальскую мантию, казавшуюся ему немыслимым бременем, Чезаре отправляется встречать французского посла, Луи де Вильнева, барона де Транс, прибывшего в Рим для передачи королевского декрета. Этим декретом Людовик XII жалует Чезаре титул герцога Валенсийского – «великолепного города на Роне в Дофине, где располагается университет… недалеко от Лиона и в двух днях пути от Авиньона, что будет приносить ему 10 тысяч экю дохода…» (так писал информатор маркизу Мантуанскому). Таким образом, кардинал Валенсийский стал герцогом Валенса; в Италии его еще называли «иль Валентине».

Чезаре, это было решено, уедет во Францию в сопровождении Вильнева и самых известных испанских аристократов. Становится известно и о личных приготовлениях Чезаре: он подверг такому разграблению римские лавки, что там не осталось даже намека на золотые и серебряные ткани, он забрал золотые цепочки и великолепных лошадей, доставленных ему из знаменитых конюшен Гонзага. Папа приходит в восторг при виде такого великолепия. «Папу больше всяких слов восторгало это великолепие», – говорили послы. Теперь, ощущая мощную поддержку, папа находит большое удовольствие в хороших отношениях со Сфорца, для которых его профранцузская политика представляла серьезную угрозу. Пока Чезаре как ненормальный тратил деньги, папа никак не мог нарадоваться при мысли о прибытии впечатляющей кавалькады во Францию. И сам Александр, и его сын, будучи испанцами, обожали пышность и великолепие и никогда не задумывались, что подобное пристрастие может вызвать насмешки со стороны окружающих. Менее всего им были свойственны умеренность и сдержанность. Им удалось бы достичь большего, если бы они, сдерживая свои безумные желания, избежали искушения ослепить короля Франции.