Леонид Филатов - Прямая речь

Больше всего на свете не люблю трусов, дураков и хамов, а такие вещи связаны, как соединяющиеся сосуды. Ведь патологически трусливый человек способен на всевозможные пакости. Почему, как правило, трус — еще и хам? Потому что это способ прикрыть собственную ущербность. А почему хам, как правило, дурак? Потому что не понимает невыгодности такого поведения. И все это цветет у нас сейчас махровым цветом.

1991 г.

У меня самого такая тьма недостатков, что я не могу позволить себе роскоши осуждать людей. К чему наиболее нетерпим? Но что значит — нетерпим? Живу же… Терплю же…

Главная черта моего характера, может быть, неумение жить последовательно. Неумение долго чему-то противоборствовать, неумение долго на чем-то настаивать. Я думаю, что это своего рода малодушие. Во всяком случае, так я думаю. У меня могла быть складнее и целенаправленнее жизнь, если бы я умел прочерчивать долгие линии. И хотя в каких-то магистральных вещах, по существу, я не иду против совести, но и в общественной жизни, и в творческой линия могла бы быть более ладная, более складная. Если бы я умел сопротивляться, если бы… Я мог бы больше сэкономить сил, сохранить их для поступательного движения.

Не случайно кто-то сказал, что артист — это человек, который высказывает не свои мысли чужим голосом. Настолько он зависим. В пьесе, тем более стихотворной, импровизация вообще исключена. Хорошо еще, если автор гениален, тогда пытаешься подтянуться до его уровня, это интересно. А если ты задействован у какого-нибудь графомана, тогда уж совсем невмоготу.

У меня стремление писать пошло от профессии, поскольку актерство не всегда приносит полное удовлетворение. Хочется, помимо чьих-то пьес и сценариев, договорить про жизнь что-то свое.

1989 г.

Я всю жизнь получал гроши, и только в последнее время прилично зарабатываю. Но не могу сказать, что ради денег я выдавал совсем уж кровавую халтуру. Мне очень важен контакт со зрителем. Если я, предположим, выступаю с эстрады и говорю вещи, для себя проверено, верные, а публика меня не воспринимает, для меня это катастрофа.

Для меня самое главное несчастье, когда я не в ладу с самим собой. А это бывает так часто… Я девяносто процентов жизни не в ладу с собой, не в гармонии с окружающим миром. Поэтому те редкие минуты, когда я ощущаю себя адекватным своим представлениям о себе, в лучшем варианте, как бы я хотел поступать и как бы я хотел жить — и есть редкие моменты гармонии и счастья.

1991 г.

Я боюсь смерти. Я, к сожалению, не могу похвастаться, что я вот так легко и лихо… Хотя во мне нет истерического страха, что, например, со мной что-то могут сделать, если вдруг будет какой-то очередной поворот в сторону диктатуры, но я понимаю, что теоретизировать на эту тему легко.

Дело еще в том, что я в своем постижении Бога нахожусь пока на уровне философского допуска, а не той веры, которая держит тебя на плаву и окончательно убивает в тебе страх перед смертью. Той веры, когда ты уже начинаешь совершенно четко ощущать, что это не конец, что это может быть даже выход, и к смерти нужно относиться совершенно нормально. Мое же отношение к этому весьма литературное, я как бы еще не дозрел, поэтому страх во мне присутствует, присутствует в очень сильной степени.

Я бы хотел жить, может быть, во времена Микеланджело, в Италии Возрождения. Посмотреть, как это делается… Все, конечно, предуготовано в истории, но этот мощный рост духа, когда столько гениев на одном пятачке, — для меня непостижимо! Когда говорят — «наш золотой век», первая четверть, первая половина девятнадцатого века — все равно это небольшой Петербург, небольшая Москва. Это люди, исключая Пушкина, все-таки не сделали сообщения на весь мир. В отличие от Микеланджело, например. Что за божественное было место, что за божественное время, какие лучи там пересеклись, почему так случилось?

Я никому не завидую. Абсолютно никому. И не потому, что я лишен белой, черной зависти. А потому, что меня это бы унижало. Завидую, значит, я какой-то странный, ущербный тип. Ну, чего мне, собственно говоря, не хватает в этой жизни? Ну, не могу я зарабатывать доллары, да еще в таком количестве, как, скажем, Сильвестр Сталлоне или Джек Николсон… Я и воспитан совершенно иначе, в других потребностях. Другой вопрос: может быть, это мое несчастие, что мои потребности невелики? Но что делать, если я по своим хромосомам такой? Я не завидую дико богатым людям в этой стране, совершенно, абсолютно. Потому что не вижу смысла при таком перепаде заоконного пейзажа иметь какую-то особую жизнь.

1991 г.

Я был бы дурак полный, если бы считал, что я что-то вообще сделал такое… Даже если просто говорить о даровитых людях, которых Бог снабдил какими-то умениями, и если бы я относил себя к числу таких людей, то как можно всерьез считать, что я сыграл в кино нечто или написал? Реализовался ли к 45 годам? Конечно, нет. Потому что в юности, я, как все честолюбивые люди, мечтал: и это, и это, и это, и это… но даже и десятой доли того, о чем мечтал, практически не сделал. Опять же из-за того, что было очень много ошибок, оступаний, наступаний мимо, каких-то хождений мимо двери через окно.

Наверное, я мог бы успеть больше. Когда киваешь на то, что жизнь такая спонтанная, непредсказуемая — это болтовня, потому что есть огромное количество людей, которые точно выстраивают жизнь и больше успевают.

Я хотел бы умереть легко и внезапно. С другой стороны, я думал, хорошо бы знать час, чтобы успеть что-то доделать, потому что я живу достаточно беспечно. Иногда работаю, работаю, работаю, а иногда долго-долго бездельничаю, так сказать, разлагаюсь на части, провожу время в каких-то полугрезах. А если бы я знал…

Хотя, конечно, это бывает у тех редких людей, которые умеют собраться на какой-то труд, у которых это понимание как данность: я должен успеть. А я из тех, которые начали бы размышлять о прожитой жизни, то есть опять-таки потратил бы время не по существу А, может быть, это и есть то самое существо? Может быть, необходимо прожить такие исповедальные дни, когда человек должен подвести итоги? Во всяком случае, чисто биологически, как человеку, много думающему о смерти, мне хотелось бы, чтобы она была внезапной и легкой. Ну, и, по возможности, изящной со стороны, как говорил Чехов. Так, чтобы никому не было противно, и ни у кого не было бы со мной лишних хлопот.

1991 г.

В мужиках ценю, наверное, некую щепетильность, представление о чести. Мужчина рефлекторно должен понимать, что можно, а что нельзя. Мы живем в таком перепутавшемся, в половом смысле, мире, что забываем: многие вещи все-таки основаны на вечном понимании разности гениталий.