Ян Карский - Я свидетельствую перед миром

На хорошо знакомом мне львовском вокзале висели советские флаги и все надписи были по-русски. Сразу по прибытии я отправился к своему бывшему университетскому преподавателю. Он жил в том же скромном домике, что и прежде, под своим именем. Я позвонил, он тут же открыл дверь, но посмотрел на меня с сомнением.

— Вам привет от Антека, — отчеканил я пароль. — Я привез от него письмо.

Профессор внимательно оглядел меня, ничего не ответил, но впустил в дом. Я начал понимать, что убедить нужных мне во Львове людей в том, что я на самом деле тот, за кого себя выдаю, будет непросто. Подпольная система оповещения была еще плохо налажена, поэтому участники Сопротивления все время держались начеку и никому не доверяли. На вид чудаковатый, невзрачный, профессор славился среди соратников бесстрашием и изобретательностью. У него были причины не раскрывать себя раньше времени. А возможно, до меня у него уже побывал другой курьер и сообщил измененный пароль.

Было крайне важно, чтобы он поверил мне, потому что именно он возглавлял львовское подполье и без него план, с которым я приехал, не мог бы осуществиться.

Это был сухощавый человечек маленького роста, с седыми волосами, птичьим профилем и часто мигающими карими глазками. Невыразительное лицо его походило на маску, голова, казалось, приросла к старомодному крахмальному воротничку. Нелепый вид довершал яркий галстук-бабочка.

— Пан профессор, я приехал из Варшавы, — начал я. — Руководство Сопротивления…

Профессор слушал меня с нарочитым безразличием, а при слове «Сопротивление» совсем замкнулся, рассеянно подошел к окну и стал, теребя свой чудной галстук, смотреть на улицу, будто бы вообще забыв о моем присутствии.

— …Поручило мне ознакомить вас с новым планом организации работы, — говорил я довольно вяло.

Продолжать было бесполезно. Я замолчал, немного подумал, потом подошел к профессору и взял его за плечо. Он живо обернулся и сердито сверкнул на меня глазами.

— Разве вы не узнаете своего бывшего ученика? — спросил я и улыбнулся. — Не помните, как в тридцать пятом году, перед моим отъездом за границу, сказали, что будете всегда рады меня увидеть? Вот уж не ожидал от вас такого приема!

— Узнаю, конечно, узнаю, — ответил профессор, мигая.

Я понимал, что у него еще остались сомнения. Прежде он любил меня, но как знать, кем я стал сегодня! Он пытливо разглядывал меня, словно зоолог, изучающий особь неизвестной породы. И наконец нехотя проговорил:

— Сейчас я очень занят, у меня скоро лекция. Если хотите, давайте встретимся в два часа у входа в парк рядом с университетом.

— Хорошо, буду ждать вас там. Жаль, что по определенным причинам не смогу послушать вашу лекцию.

Профессор улыбнулся. Видимо, подозрения его несколько рассеялись, но он все еще остерегался полностью довериться мне, положась на старую дружбу. Ему нужно было поразмыслить. До сих пор он вел себя очень осмотрительно — если я все же шпион, он ничем себя не выдал. Поговорить по-настоящему можно будет не раньше, чем он решится на это сам. Я ушел.

До свидания в парке оставалось два часа, и я решил отыскать за это время своего старого львовского друга. Не знаю, чему я больше радовался, когда меня посылали сюда: важности поручения или возможности увидеться с Ежи Юром[59].

Ежи был года на три младше меня. Красивый малый, сын львовского врача. С нежным, как у девушки, лицом (приятели дразнили его из-за того, что у него не росла борода), голубыми глазами, светлыми волосами. Всегда безукоризненно одетый. Я познакомился с ним в университете, а потом мы вместе служили в армии — в одной артиллерийской батарее. Очень способный и умный, он был лучшим студентом на курсе, причем учебе никак не мешала политическая деятельность, на диво бурная даже для Польши, где политикой нередко занимаются шестнадцати-семнадцатилетние ребята и девушки. Таких, как он, обычно называют фанатиками, маньяками, до тех пор пока они не добьются успеха. Ежи был ярым, последовательным сторонником демократии. И в школе и в университете он при каждом удобном случае излагал свои взгляды. Ни один школьный сборник на тему демократии не обходился без его статьи.

Все это огорчало его родителей, которые предпочли бы, чтобы сын больше времени уделял подготовке к будущей профессии. Помню, однажды мать при мне упрекнула его за то, что он слишком увлечен политикой. Ежи шутливо ответил:

— Такая уж у меня страсть. А что, мама, тебе бы больше понравилось, если бы я бегал по девочкам?

Аргумент подействовал — мать Ежи больше всего на свете боялась, как бы сын не связался с неподходящей женщиной. Она знала его влюбчивую натуру, видела, какой он молодой и красивый, и потому готова была смириться с чем угодно, лишь бы это отвлекало его от самой страшной опасности. Так Ежи добился разрешения заниматься после занятий «общественной работой».

— Она не знает, — сказал мне однажды Ежи, когда речь зашла об опасениях его матери, — что у меня хватает времени и на то и на другое.

Эта его «общественная работа» не всегда бывала удачной. В 1938 году во время студенческих волнений его избили политические противники, да так, что он чуть не месяц отлежал в больнице. К сожалению, в Европе борьба за демократию не всегда ведется демократическими методами.

По пути к дому Ежи я перебирал в голове воспоминания о нашей армейской дружбе и думал, удастся ли ее восстановить. Мне хотелось уговорить его поехать вместе со мной во Францию.

Я постучал в дверь — так, будто возвращался из университета и невзначай забежал к приятелю.

Открыла незнакомая пожилая женщина.

— Ежи дома? — спросил я.

— Его нет, — ответила она. — Он поехал погостить к тете.

— А его родители?

— Их тоже нет.

— А где они?

— Не знаю.

Больше я ни о чем не спрашивал. Все и так было ясно: родителей Ежи выслали на восток, в Россию.

— Меня зовут Ян Карский, — сказал я. — Можно мне зайти к Ежи недели через две?

— Ежи говорил о вас, — сказала женщина, глядя мне прямо в глаза. — Я тоже его родственница. Заходите, конечно, если хотите, но по нынешним временам дожидаться тех, кто поехал погостить к тете, не всегда имеет смысл.

Ну понятно. Или Ежи скрывается, или он за границей.

Три месяца спустя я узнал, что он во главе десятка других молодых ребят бежал во Францию. Им удалось сохранить при себе много оружия: револьверов, ручных гранат и разобранных пулеметов. Каким-то чудом они перешли через Карпаты, пересекли венгерскую границу и при полном боевом вооружении предстали перед польским военным атташе. То есть в Венгрию прибыло настоящее воинское подразделение. Этот подвиг произвел сенсацию.