Ольга Голубева-Терес - Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

Бухты, белые дома и домишки Севастополя при лунном свете кажутся какой-то волшебной декорацией. Мы еще сильнее чувствуем прелесть этого вечера. Ведь он может быть и последним! Но пока вечер наш. Мы возвращаемся с бомбежки и поглядываем на землю. Там небольшое затишье.

Каждый раз, когда мы пересекаем линию фронта, я пытаюсь угадать, где же дерется мой школьный друг Петр Ванин. Перед самым вылетом я получила от него письмо. Оказывается, он искал меня. Приехал в Карловку, а там «Фокке-Вульфы» бомбят наш аэродром! Перебежками он помчался к летному полю, но не успел. Петр пишет, что мы ему «махнули хвостом серебряным»: самолеты взлетели прямо перед носом. Обидно, что так получилось. Вспоминается наша случайная встреча на Керченском полуострове.

…Возвращаясь в ту ночь с третьего вылета, я почувствовала, что в моторе что-то неладно. Временами ничего, тянет ровнехонько, как по нотам, и все-таки нет-нет да споткнется.

– Что случилось?

– Не знаю, – ответила летчица. – Не пугайся только.

Но мотор в последний раз стукнул, и наступила тишина.

Только в ушах шум да тикают часы на приборной доске.

– Нам крышка?.. Все?.. – бессвязно спросила я.

– Все не все, а мотор, видно, крепко зацепило.

– Как быть?

– Садиться надо.

Теперь мы вполне обходимся без переговорного аппарата.

– Думаю, дотянем до плацдарма.

Трудное это дело – ночью посадить самолет на аэродром или на незнакомое летное поле, а посадить неведомо куда – это риск. Но из двух зол выбирают всегда наименьшее. Лучше уж земля, чем холодная вода пролива. Планируем на плацдарм.

Навстречу машине неслась темнота. Я выстрелила из ракетницы, и там, на земле, поняли сигнал бедствия. Запрыгали, побежали огоньки, показывая направление посадки. Толчок. Самолет катился по крохотной полоске, и ясно было, что его ждет беда: впереди окопы, надолбы, воронки. Вдруг к машине метнулась темная фигура. За ней другая, третья… И вот уже несколько человек уцепились за хвост. Самолет оттащили к какому-то бугру. Мы вылезли из кабин, поздоровались.

– Девчата! – обрадованно ахнули мужские голоса. – Ангелы с неба!

Женя Жигуленко, а я летела с ней, хмыкнула:

– Ангелочки с бомбами.

– Что случилось? – подошел высокий человек с властным голосом. – Чем помочь?

– Что-то с мотором, – пожала плечами летчица. – Да чем вы поможете? – Вздохнула: – Пехота…

– Но-но, не очень. – В голосе высокого послышалась насмешка. – Наша пехота не простая, а морская. Мы все можем! – Не поворачивая головы, он приказал кого-то срочно вызвать и посмотреть мотор. – А пока… идемте в наш отель.

Мы не заставили себя упрашивать. В бугре, возле которого мы стояли, словно в сказке «Сезам, откройся!», распахнулась дверь, и мы вошли внутрь.

В землянке чадила желтая артиллерийская гильза, приспособленная под светильник. Ее слабый, неровный свет колебался от ветерка, дувшего из открытой двери, и едва-едва освещал лица сидящих там людей. Навстречу поднялся человек. В том, как он поднялся, расправил плечи, тряхнул головой, мне почудилось что-то знакомое.

– Прошу, – широким жестом он указал на нары, – располагайтесь как дома.

Я не могла поверить своим глазам: да это же Петр! Ну конечно же он, мой школьный товарищ. Верный спутник в лыжных походах, партнер по танцам, на катке. Тысячу лет не виделись! Он закончил школу на год раньше, в сороковом. Всех мальчишек сразу призвали в армию, и с тех пор я о нем ничего не слышала.

– Разрешите представиться. – Петр вытянулся перед нами. – Командир роты…

– Петр Ванин, – прошептала я.

Он вздрогнул, подскочил ко мне, схватил за плечи, впился глазами в лицо:

– Ты?! Елка? Невероятно…

Петр закружил меня, потом бережно усадил на нары. В землянке стало шумно. Мужчины суетились вокруг Жени, а она сидела у самого освещенного места и спокойно позволяла любоваться собой. Женей нельзя было не любоваться. И она сама это хорошо знала. Обаятельность и артистичность всегда выделяли ее. Иногда казалось, что она рисуется. Но ей и рисоваться было не нужно – так не похожа она была на других. Порывистая, непоседливая, менявшаяся мгновенно от веселой до усталой, задумчивой и грустной. Она и в полете была не как все. Гусар, да и только. Мы никогда не знали, что она предпримет через минуту или что скажет.

Мы с Петром отошли в угол землянки, присели на нары и предались воспоминаниям. А тем временем хозяева накрывали на стол – перевернутый на попа снарядный ящик. Женя, конечно, командовала, а мужчины весело ей подчинялись. От стола слышался смех, шутки. Нас пригласили за стол, и я ахнула от восторга. Картошка! Как давно мы ее не ели.

– Здорово живете, ребята!

– А у нас всегда здорово тут, на переднем крае.

От суматошного разговора, смеха, шуток вздрагивало и металось пламя в светильнике. Ах, как нам было хорошо – и хозяевам, и гостям, свалившимся с неба, – в этой сырой, полутемной землянке!

Но вот близко разорвались один за другим снаряды.

– Скоро начнется, – сказал Петр. – Вам улетать надо.

Мы выбрались из землянки. Светало. У самолета возился парень.

– Все в порядке, командир, – сказал он Жене. – Рад помочь. Я когда-то с самолетами имел дело.

Женя поблагодарила.

– Ну, вот и конец светлому сну, сказке, – сказал Петр. – Когда еще увидимся?

– Пора домой, штурман, – позвала меня Женя уже из кабины.

Прощались мы все радостно. Никто не думал ни о смертях, ни о предстоящих тяжелых боях.

…И вот сейчас где-то внизу дерутся эти парни. И Петр среди них. Его не найдешь. Был бы цел. Я думаю о том, что хорошо бы сделать еще один вылет, помочь наземникам, но начинает светать. Уже гаснут звезды. Над посветлевшим простором луна. «Нет, до рассвета не управиться, – прикидываю я. – Ну а если… если сесть на заправку на любой промежуточный аэродром?» На полпути к нашему было взлетное поле полка, парни которого называли нас сестренками. Они не откажут нам ни в чем. Я сказала об этом летчице, и она, согласившись со мной, повела самолет на посадку.

Заправившись, мы отправились бомбить огневые точки на Сапун-горе.

Сбросив бомбы на огневые позиции врага, мы взяли курс домой. Утренняя заря окрасила небосклон над Сапун-горою. Мы ощущали радость от хорошо сделанной работы, оттого, что мы живы. Любого пилота охватывает радость возвращения, когда он преодолел огонь, бой, когда выбрался из ослепляющего света прожекторов. Это такое могучее чувство – возвращение к своему месту в жизни. И хочется петь! И все вокруг воспринимаешь обостренно. Кажется, в сотый раз пришлось пожалеть, что я не художник. Надо было передать в красках ту поэму рассвета.

Радость бытия буквально распирала меня и требовала какого-то действия. Увидев, как истребители готовятся к взлету, Нина спикировала, а потом прошлась над ними низко-низко, убрав газ. Я прокричала им: «Доброе утро!» – и пожелала всем возвратиться с победой.