Лариса Максимова - Великие жены великих людей

243-я школа Фрунзенского района

Вот как вспоминает о вселении Шостаковича в новый дом его дочь, Галина: «Отец решительным шагом входит в дом и сразу направляется в ванную комнату. Пробует кран — вода льется в раковину. Он заглядывает в уборную, дергает за цепочку — вода шумит в унитазе. После чего отец объявляет: “Я эту дачу покупаю!” Он не стал ничего осматривать, его интересовало лишь одно — водоснабжение. У него с водой были особенные отношения. Да, и кроме того, отец был чистюлей, то и дело мыл руки». Это цитата из книги «Шостакович в воспоминаниях сына Максима». В этой же книге дети Шостаковича рассказывают в очередной раз поразившую меня историю об Ирине Антоновне, «…из-за нездоровья отца на даче в Жуковке был устроен лифт, чтобы он мог прямо из прихожей подниматься к себе в комнату. Но ведь мы жили в Советском Союзе, и чтобы получить разрешение на этот лифт, мы должны были иметь человека, который официально имел бы право за ним следить. И Ирина Антоновна ничтоже сумняшеся пошла на специальные курсы лифтеров и получила диплом об их окончании. Однажды полученные навыки даже пригодились. Лифт, в котором находился Шостакович, застрял между этажами. Тогда Ирина Антоновна по приставной лестнице залезла на чердак, и там вместе с домработницей они руками поворачивали огромное металлическое колесо. Лифт двинулся, и отец был освобожден из своего плена».

Дача в Жуковке. На балконе

Максим и Галя были уже довольно взрослые, когда мы поженились. Отношения у нас, мне кажется, сложились вполне нормальные: во всяком случае, Дмитрий Дмитриевич сразу дал им понять, что если меня обижают, то это значит обижают его. Они запомнили. Я никогда не давала Дмитрию Дмитриевичу советов, как воспитывать детей, хотя мне всегда казалось, что, как и большинство родителей, он очень их балует. В конце жизни многие его страхи были связаны с детьми, их будущим. Сам настрадавшись в жизни, он хотел избавить их от нищеты, обеспечить, дать им максимум. Когда Шостаковича не стало, дачу в Жуковке я отдала Гале и Максиму. Галя иногда здесь живет. Я создала международную ассоциацию Шостаковича в Париже и нотное издательство в Москве. Ассоциация и издательство были нужны, чтобы, во-первых, появилось место, где можно было бы собрать все наследие Дмитрия Дмитриевича и, во-вторых — чтобы издавать ноты его произведений.

Когда мы только поженились с Дмитрием Дмитриевичем, я пыталась давать ему советы. Мне казалось, что в каких-то вопросах он не прав и что у него ничего не выйдет. Я ему пару раз об этом сказала. Он ничего мне не ответил и сделал по-своему, а потом оказалось, что это единственное, что можно было сделать для того, чтобы что-то получилось. Он уже был научен жизнью. Я поняла, что мне просто надо идти за ним, как нитка за иголкой. Конечно, я занималась не только бытом, но моя главная задача была — организовать ему нормальную жизнь для работы. Ведь у него было много каких-то общественных должностей и обязанностей. Например, как депутат от города Горького и области он должен был вести там прием избирателей не только в Горьком, но и в Дзержинске, и в Городце. Горький был закрытым городом, вокруг много лагерей. Избиратели записывались к Дмитрию Дмитриевичу на прием, стояли в очереди с шести утра, приходили с детьми, больные на костылях, стояли в очереди на морозе. Надеялись. А что он мог сделать? Он просто заболевал от этих приемов. Хотя он многим сумел помочь. Писал письма, ходил по начальникам. Кому-то удавалось помочь с жильем, кому-то с больницей… Даже книга есть об этом, автор Оксана Дворниченко, называется «Москва. Кремль. Шостаковичу». Кроме того, он был секретарем Союза композиторов, ездил по республикам. Да и дома у нас все время было много народу — он ведь преподавал, ему показывали коллеги новые сочинения, да и просто любил общение в хорошей компании. Настоящих, многолетних друзей у Дмитрия Дмитриевича было немного: Д. Соллертинский, И. Гликман, Л. Армштам, М. Ростропович с Г. Вишневской. Очень часто мне приходилось избавлять его от слишком назойливых посетителей. Придут — уже все решили, а они сидят и сидят. Дмитрий Дмитриевич вызывал меня в коридор и шептал: «Придумай что-нибудь, упорные какие гости». Когда обследование в Америке, на которое Дмитрий Дмитриевич так наделся, только подтвердило безнадежность его положения, мы поехали в Курган к доктору Илизарову.

Дом творчества композиторов в Репино

Ростропович посоветовал, он считал, что Илизаров врач от Бога, и верил в него. Илизаров, конечно, — гений, потому что болезнь Шостаковича была вообще не по его части, но он придумал пропитать специальным препаратом свиную косточку и пересадил ее Дмитрию Дмитриевичу — рука заработала. Работала, правда, недолго, через какое-то время снова отнялась. Потом мы еще раз приехали в Курган — но без особого толку. Но Дмитрий Дмитриевич все равно боролся. Каждое утро он делал специальную зарядку, я ему по часам давала лекарства, он их честно принимал, старались при возможности, выходить на концерты. Эти выходы все-таки были для него продолжением прежней жизни. Во всяком случае, он так говорил, и я так считала тоже. Потом произошел первый инфаркт. Мы были в Крыму, когда он начал кашлять. Врач сказал, что это простуда, а это был сердечный кашель. Мы не знали и поехали в Ленинград, там были перевыборы в Союзе композиторов, да еще Дмитрий Дмитриевич решил саккомпанировать в концерте Нестеренко, который исполнял его романс. Нестеренко вдруг забыл начало, Шостакович разнервничался. Когда мы вернулись в «Европейскую», ему стало плохо. Вызвали «Скорую», которая определила инфаркт, и Дмитрия Дмитриевича увезли в Свердловскую больницу. Ему хотелось курить. В палате были старые, неработающие печи, мы открыли одну и туда спрятали сигареты и спички. Он долго лежал. Потом надо было восстанавливаться, и мне пришлось совсем уйти из издательства, потому что там план — не могу же я всех подводить.

Когда я впервые поехала с Дмитрием Дмитриевичем в Англию, одна журналистка попросила у меня интервью, она спросила: «Трудно ли быть женой великого человека?» Я ответила ей, что очень легко. Но на самом деле это была сложная жизнь. Например, я никогда не определяла, куда мы пойдем или поедем, как и где будем жить, что будет завтра или через год. Только он. Мне следовало идти за ним и не умничать. Да и благополучной нашу жизнь не назовешь. Столько всего пришлось пережить. Конечно, Дмитрий Дмитриевич для меня отличался от всех людей. Внутренне я очень от него зависела. Мы как-то слились в одно. Это была жизнь, которую мы делили пополам. Я как-то сказала Дмитрию Дмитриевичу, что с ним вообще всякую индивидуальность потеряла, повторяю за ним, как попугай, — что он, то и я. Он ответил: «А я повторяю то, что ты говоришь».