Харкурт Альджеранов - Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета

Я вернулся из восточного турне с альбомом, полным открыток и своих фотографий. Как бы они ни выцвели и какими бы банальными ни казались сейчас, я не перестаю благодарить Павлову за то, что она организовала для нас эти посещения. Как просто было бы для нее предоставить нас самим себе и проводить свободное время, развлекаясь с местными сановниками. Но она искренне верила, что имеет обязательства перед своими молодыми танцовщиками. Я записал в своем дневнике: «Тадж-Махал. Никогда не забуду этого места».

Помню, как отправился с Павловой на прогулку в Бомбей. Она по-прежнему ощущала, будто не нашла Индию. Ей хотелось привезти с собой в Англию индийский танец и приступить к работе над новым балетом, который внесет восточное своеобразие в ее репертуар. Но в Индии что-то пошло не так. Павлова осматривала улицы с безобразными офисными зданиями.

– Если им необходимо сделать их похожими на английские, то почему не такими красивыми, как в Честере? – со вздохом вопрошала она.

Затем мы услышали о пещерах Аджанты. На Павлову произвели большое впечатление фрески и скульптура. Они обладали какой-то ритмической красотой, что ее вполне удовлетворило, и она преисполнилась уверенностью, что у нее появился материал для индийского балета. Павлова тотчас же принялась обдумывать его, и ее идеи позже оформились в балет, который она назвала просто «Фрески Аджанты».

Мы выехали из Бомбея в Каир на пароходе «Кай-зер-и-Хинд». Как-то вечером устроили маскарад, и лорд Данмор, путешествовавший первым классом, пригласил одну из наших девушек потанцевать, но капитан заявил, что пассажирам первого класса не позволяется танцевать с пассажирами второго класса. Не позволялось нам и зажечь сигарету после обеда. Единственное, что мне оставалось в подобных условиях, продолжать читать по своей программе, по какой-то неясной причине включавшей такие вещи, как «История двух городов», вслед за которой последовала «Если приходит зима». К тому же я стал более серьезно изучать русское искусство, а когда прочел в одной из своих книг главу о русской Польше, стал лучше понимать поляков.

В Адене, когда я зашел в салон, многие пассажиры собрались вокруг необыкновенно толстого арабского купца, облаченного в белые одеяния и феску, один глаз у него косил, нос был крючковатым, а борода с проседью. Брюхо его казалось огромным. Подойдя ближе, я увидел, что он продает нити янтаря. Когда я подошел, он показывал особенно хорошие бусы, затем спустил их обратно в свое «брюхо», оказавшееся огромной сумкой полной янтаря, настоящего и поддельного. Если покупаешь бусы, следует держать ухо востро, чтобы не подсунули фальшивые. Это был удивительный персонаж. Несколько лет спустя я увидел его стоящим у своей лавки в Адене.

– Старый черт, – сказал я ему, – в прошлый раз ты продал мне фальшивый янтарь.

– А внутри еще больше, – ответил он, расплываясь в улыбке.

В свое следующее посещение я с сожалением узнал, что он погиб во время пожара в своей лавке. Фальшивый янтарь легко воспламеняется.

Поездка по Красному морю оказалась не такой скверной, как мы опасались, только переезд через Суэцкий канал стоил нам всем бессонной ночи, всю ночь завывала сирена. Никто не сомкнул глаз ни на мгновение. Сонные, прошли мы на следующее утро через таможню в Порт-Саиде и поездом отправились в Каир, а вечером выступали в курзале «Далбажни». Теперь он стерт с лица Каира, жаль, что этого не произошло до нашего приезда. Условия за кулисами были ужасными, а на сцене полно дыр. Павловой совершенно не понравилось это место. Не знаю, что она сказала менеджеру, но позже я слышал, как он кипятился и жаловался, будто «она» хочет, чтобы он построил новую сцену. Но, что бы он ни говорил, этого было недостаточно, чтобы описать наши условия. Артистические уборные были настолько крошечными, что, даже если там находилось только двое, им казалось, будто они сельди в бочке. Мой сосед по уборной напился и весь вечер оскорблял меня, а весь следующий день извинялся.

Волшебство Египта таится в его сказочном прошлом. Отправляясь осматривать пирамиды и сфинкса, мы наняли верблюдов, и поездка произвела на меня столь же волнующее впечатление, как и чудеса света, она сама по себе походила на путешествие. Павлова тоже наняла верблюда, и мы все, наверное, выглядели до нелепого веселыми, передвигаясь по пустыне. Я вошел внутрь великой пирамиды и обнаружил, что воздух там чрезвычайно неприятный. Однажды ночью кое-кто из нас отправился туда после спектакля и увидел все снова при лунном свете. Сфинкс казался намного больше, а алебастр, покрывавший одну из пирамид, чудесно поблескивал. За несколько дней до этого группа американских туристов ночевала на вершине великой пирамиды. Думаю, им не хватало центрального отопления. Когда мы сидели на песке в тени сфинкса, пришел прорицатель и принялся предсказывать судьбу на песке. Все шло хорошо до тех пор, пока Тамара не засмеялась, тогда он замкнулся, словно моллюск, и отказался продолжать.

Как-то в воскресенье утром Павлову пригласили посмотреть танец дервишей. Я всегда сожалел, что меня там не оказалось, поскольку вскоре подобная практика прекратилась, и я так и не смог их увидеть. Я ходил в каирский музей, тщательно изучал портреты на саркофагах и обратил внимание на то, что глаза, которые смотрят на тебя над вуалями на улице, подведены почти таким же образом, как это делали в прошлом. Конечно же мы посетили цитадель и мечеть. Это был «современный» Египет, но каким же он казался далеким от нашего современного мира со всеми своими ремесленниками, плотниками и рабочими по меди и латуни, с ослами и верблюдами и всеми этими чертенятами, которые, казалось, возникали из ниоткуда и просили бакшиш. Гид, сопровождавший нас к мечети Мухаммеда-Али, был особенно красноречив, описывая бегство мамелюков.

Идея возродить «Египетский балет» для каирского сезона привела меня в ужас. Его в последний раз танцевали во время американского турне за год до того, как я вступил в труппу, когда Павлова отдала его Оленовой. Балету было шесть лет, и человеку моего возраста он казался настоящей древностью – Хлюстин создал его в Южной Америке в годы войны. Я испытывал отвращение к музыке Луиджини, и мне было чрезвычайно трудно отнестись к хореографии с необходимой серьезностью. Я просто не мог понять, почему Павлова решила возродить балет. Однако строгая оценка юности была сведена к нулю тем огромным успехом, который «Египетский балет» имел у каирских зрителей. Они утверждали, будто балет возродил фрески к жизни. И это было правдой, когда танцевала Павлова. На ней был облегающий костюм цвета индиго с золотом и завитой парик с золотым обручем, трико и балетные туфли. Да, она танцевала на пальцах с releves[52], pas de bourrees и pirouettes, со стилизованными под Египет движениями рук и заставила присутствующих поверить, будто они видят жрицу, танцующую перед Амоном-Ра во времена фараонов. Как ей удавалось сделать это посредством столь незначительных средств, оставалось такой же загадкой, как сам Египет. Это был еще один пример ее гениальной способности наполнять все, что она танцевала, подлинным чувством, воплощая в жизнь перед лицом труппы свое требование не просто играть роль, но воплотиться в нее.