Генрих Гофман - Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера

Мы поехали по прямой дороге, но с нами ничего не случилось, и мы напрасно искали объяснений. Не было ни подземных течений, ни колебаний земли, ни чего-либо еще.

– Совершенно необъяснимо, – заметил кто-то.

– Когда человек сталкивается с загадкой, которую не может разрешить, он говорит, что она неразрешима, и опускает руки, – возразил Гитлер. – Религиозный человек называет это Провидением или судьбой.

Еще один случай был во время Гражданской войны в Испании, в 1936 году. Гитлер присутствовал в Вильгельмсхафене на торжественном погребении моряков, погибших под красными бомбардировками на борту крейсера «Дойчланд» у испанского побережья. На обратном пути в Берлин он приказал, чтобы специальный поезд ехал ночью, и в салон-вагоне собралось довольно молчаливое общество, только что вернувшееся с печальной церемонии.

Случайно взгляд Гитлера упал на спидометр, которым был оборудован его вагон. Он увидел, что поезд едет невероятно быстро, со скоростью 130 километров в час, и немедленно приказал дежурному офицеру передать машинисту, чтобы он сбавил скорость. Офицер вернулся почти сразу. Начальник поезда, сказал он, объяснил, что спецпоезд подали по первому требованию, и теперь он вынужден поддерживать определенную среднюю скорость, чтобы не слишком нарушать движение на главной магистрали.

Сначала Гитлер ничего не ответил. Потом вдруг произнес:

– В будущем мой поезд будет передвигаться со скоростью 55 километров в час. Много лет я ездил очень быстро на машине и на поезде. Но я ограничил скорость автомобиля пятьюдесятью пятью километрами в час и отныне так же ограничу скорость поезда. Вот, опять… у меня появилось чувство, что если я продолжу ездить на такой большой скорости, то это непременно рано или поздно приведет к аварии, в которой все мы погибнем.

Помолчав, он продолжил, как бы извиняясь:

– Не знаю почему, но сегодня мне очень неспокойно. Погребение меня расстроило, может быть, поэтому, а может быть, я старею и становлюсь нервным.

Он обвел задумчивым взглядом всех собравшихся.

– Обычно, – продолжал он, – я не думаю об опасностях повседневной жизни. Даже когда выступаю с речью – если бы ко мне привязалась мысль, что в толпе маньяк, который может меня убить, я бы не смог связать и двух слов.

Его врач доктор Брандт считал, что вероятная причина этого странного недомогания в нервном перенапряжении. Однако едва он начал говорить, поезд сильно затрясся, и мы повалились с сидений. На минуту все оцепенели. Что же случилось? Поезд сошел с рельсов? Диверсия? Завизжали тормоза, и поезд резко остановился. Мы повыскакивали из вагона в угольно-черную ночь.

При свете фонарика я медленно пошел вдоль вагона. Первым делом я увидел автомобильное колесо. Чуть дальше тело, исковерканное колесами поезда… потом еще одно… и еще одно… Я споткнулся о ведущий вал машины, валявшийся рядом с рельсами, а потом подошел к переезду с погнутым и сломанным стальным шлагбаумом, везде вокруг лежали мертвые и умирающие люди. Личная охрана фюрера поспешила на место происшествия.

Произошла ужасная авария, в которой мы сами уцелели чудом. Гастролирующий театр из двадцати двух человек возвращался домой на автобусе. Водитель, хорошо знакомый с этим участком пути, знал, что в восемь часов вечера здесь не должно быть никакого поезда, и посчитал, что шлагбаум на переезде будет поднят. Разумеется, о спецпоезде он ничего не знал. Слишком поздно он понял, что шлагбаум опущен, затормозить уже было нельзя, и он врезался прямо в голову летевшего навстречу экспресса.

Выходя из вагона, я автоматически взял с собой камеру со вспышкой и смог сделать несколько фотографий, которые впоследствии оказали весьма ценную помощь при расследовании причин аварии.

Никто из злополучного театра не спасся. Гитлера глубоко потрясла катастрофа, которую он предвидел один; с тех пор его особый поезд путешествовал не быстрее пятидесяти пяти километров в час.

Однажды ночью мы ехали из Берлина в Мюнхен в сильную грозу – натуральную бурю, – из-за которой видимость упала практически до нуля. Мы только что проехали через Лохоф, где-то в двадцати четырех километрах от Мюнхена, как вдруг в свете фар посреди дороги показался человек. Он махал руками, требуя, чтобы мы остановились. Шрек резко нажал на тормоза и еле успел затормозить. Гитлер открыл дверцу машины.

– Вы можете показать мне дорогу во Фрайзинг? – спросил человек с какой-то ненормальной интонацией.

В любом случае это был очень странный вопрос, потому что дорога на Фрайзинг лежит с противоположной стороны Мюнхена.

– Мой друг на той стороне дороги, – продолжал человек, – он останавливает машины, которые едут с другой стороны.

Гитлер что-то заподозрил и тут же захлопнул дверцу, приказав Шреку ехать как можно быстрее. Машина едва успела набрать скорость, как позади нас раздались три пистолетных выстрела.

На следующий день газеты сообщили, что в одном месте были обстреляны несколько машин и что в одном из этих случаев пуля прошла через заднее стекло и вышла через лобовое, но никого не задела. Тогда Шрек очень внимательно осмотрел машину и нашел в обивке три входных и выходных отверстия от пуль. Если бы хоть одна из них прошла на несколько сантиметров ниже, инцидент имел бы совсем иной исход!

В ходе расследования полиция обнаружила в окрестностях Лохофа раздетого почти догола и тяжело раненного человека. Выяснилось, что из близлежащего приюта для умалишенных сбежал пациент, которого предположительно переехала какая-то машина и протащила за собой на значительное расстояние.

Адъютант Гитлера Шауб и я пошли в больницу посмотреть, тот ли это человек, который стрелял в нашу машину. Но он был так замотан бинтами и так тяжело ранен, что мы не смогли установить, он ли это.

Когда мы вернулись из больницы, Гитлер сказал:

– Знаете, я просто не понимаю, что заставило меня захлопнуть дверцу. Все то же странное, необъяснимое чувство!

Опять, как много раз до того, шестое чувство предупредило его о нависшей опасности.

Глава 7

ЖЕНЩИНЫ И ГИТЛЕР

«Моя невеста – Германия», – часто говорил Гитлер, и, хотя он шутил, все же в этой шутке была доля правды. Хотя Гитлер наслаждался обществом красивых женщин, он твердо собирался оставаться холостяком и подчеркивал это свое намерение всякий раз, когда возникал вопрос о браке.

После прихода к власти он часто просил фрау Геббельс пригласить на чай кого-нибудь из молодых актрис и с большим удовольствием приходил на эти чаепития, показывая себя обаятельным и галантным гостем. Обычно каждой приглашенной девушке он дарил букет цветов и бонбоньерку.