Владимир Чернов - Искушения и искусители. Притчи о великих

Еще в больнице он выпросил пару скелетов, все подвешивал их в разных позах и велел фотографировать, чтобы потом рассматривать, как между собой от передвижек перестраиваются кости.

О том, что он держит в своей каморке, на вечерних посиделках рассказывали шепотом. Он делал отливки с мертворожденных младенцев, чтобы потом изображали детей, убитых по приказу Ирода. Подвешенные рядами под потолком, они представляли леденящее зрелище. Те, кому довелось это увидеть, дар речи теряли, только крутили головами.

И все это было лишь подготовкой к строительным мучениям рабочих. Гипсовую отливку они втаскивали наверх, укрепляли, Гауди ею любовался, шевеля губами. Потом снимали и несли к Рикардо Описсо, который ее фотографировал. Фотографию прикрепляли к стене, и Гауди снова ее рассматривал то одним, то другим глазом, а фотографию то поднимали, то опускали, чтобы стало понятно, как она будет смотреться снизу. Снова делался снимок, на котором вытянутое изображение уже напоминало фигуры Эль Греко. По нему дорабатывали гипсовый вариант. Его снова тащили наверх, и, лишь убедившись, что хорошо, Гауди разрешал переводить вариант в камень. И так — с каждой отливкой! А вы говорите — что ж так медленно?!..

Любознательные зрители наслаждались бесплатным зрелищем, отхлебывая из стаканчиков за удачное снятие или подвешивание. И спорили, качая нетрезвыми головами: он сумасшедший или святой?

Но так или иначе, стало наконец что-то вырисовываться. И посмотреть на это потянулись уже значительные особы. Очень хотели собственными глазами увидеть, как что-то образуется из ничего.

Король Альфонсо заезжал, но остался недоволен, потому что Гауди, большой патриот своей малой родины, объяснял ему, что тут к чему, на своем варварском каталонском, на кастильский переходить не хотел, делал вид, что не понимает. Альфонсо надулся и уехал. И Альберт Швейцер уехал не солоно хлебавши. Этот действительно ничего не понял, потому что привык мыслить глобальными категориями, а тут какие-то детали и подробности чего-то. Значение которых Гауди объяснял, естественно, тоже по-каталонски. Получилась такая встреча с дикарями. Мала-мала ходи-ходи. Хотя как тут втолкуешь? Один вход в Храм чего стоил. Каждому, кто входил под арку, казалось, что весь фасад с гроздьями скульптур сейчас на тебя и рухнет. Кому ж понравится.

Заезжал философ Мигель де Унамуно мрачно вышагивал вокруг строительства, крутя головою и честно бормоча на кастильском: «Мне не нравится! Нет! Мне не нравится!» Гауди шагал за его спиной, передразнивая каждое движение, и противным голосом повторял по-каталонски: «Ему не нравится! Нет! Ему не нравится!»

А ведь все эти ребята очень могли бы помочь, если бы он взялся им все толком объяснить. Но не взялся. Он их серьезными людьми не считал. Да, с возрастом стал он очень вредным старикашкой.

А без денег все равно ничего не двигалось. Нет, существовал некий фонд из взносов прихожан, который платил Гауди зарплату, но тот за ней даже и не являлся, сразу оставляя ее в кассе. Когда все совсем останавливалось — отправлялся на заработки.

Вот, например, в быстром темпе, всего за три года, он построил дом богачу Пере Мила. Не особняк, доходный дом. Для нескольких семей.

Как всегда, дом пришлось втискивать в узенькое пространство между соседними домами, на месте сносимого старого. И начинать не с фасадов, дальше которых наш гений порой и не шел, а с того, чтобы угодить будущим жильцам. Тут он ухитрялся, как и в предыдущих своих втиснутых домах, так устраивать внутреннее пространство, что понять, откуда взялись эти огромные помещения внутри зажатого снаружи здания, не мог никто. Комнаты получились в виде плавающих друг возле друга пузырей, непонятно как соединенных. Ни одного прямого угла.

И в общем, никаких им любимых переделок. И слава богу! Собор-то стоит, скучает. Заждался. Нет, в конце строительства повезло, оказалось, что владелец одной из квартир, некий текстильный магнат, никак не может въехать в гараж на своем «Роллс-Ройсе», не вписывается в проем. Гауди сразу ожил. Хоть чуть-чуть радости. Все разворотили, снесли к чертовой матери и поставили заново. И магнат въехал. Расплачиваясь по счетам, несчастный Пере Мила только крякал.

Удалось немножко повозиться и с крышей. Из дымоходов и труб вентиляции устроить интересную чащобу. Замаскировать их под всяких безглазых истуканов. Ну и еще много забавных мелочей. Форму для дверных ручек в Доме Мила Гауди сделал мимоходом, после чего-то удачного, на бис: сжал в руке комок глины — получите форму ручки. Сама ложится в ладонь.

В общем, до фасада дошли в последнюю очередь. А один доброжелатель просто проходу не давал: а что за фасадик у вас будет? А нельзя ли взглянуть на чертежик, если он, конечно, у вас имеется? Гауди сунул руку в карман, вытащил скомканный лист чистой бумаги, расправил и сказал, взглянув синими глазами: «Мой проект фасада, сеньор». Тот выпал в осадок.

А планчик-то в общем соответствовал действительности. В результате чего обычный жилой дом вызвал в обществе скандал и сенсацию.

Критики взволновались. Один описывал дом как «гору, построенную руками человека». Другой увидел в нем «нечто, напоминающее каменное легкое, которое едва заметно дышит». Третий писал, что «под изрезанным морщинами обликом приближающейся старости Гауди сохранил элементы типично детского восприятия. Или это признаки сумасшествия?»

Горожане же в голос смеялись, упражняясь в прозвищах для этого чудовища. Называли и «Осиным гнездом», и «Каменоломней». Поэтому жильцы, заселявшие дом Мила, понимали, что хотя с точки зрения критиков им предстоит жить в произведении искусства, но придется быть посмешищем всего города.

В общем, пока все это сооружалось, богатый Пере Мила стал бедным, поскольку уже заплатил 100 тысяч песет за нарушения Гауди норм строительства, не говоря уж о перестройке. Поэтому ближе к завершению сказал вдруг: платить не буду. А Гауди сказал: ну, сам и достраивай. И они разошлись, похлопывая по пустым карманам, понося друг друга и передав дело в суд. Тяжба началась.

Между тем недостроенность дома спасла его в ту самую Трагическую (или Красную) неделю, от которой пострадала не только Барселона: эти события в конце концов привели и к знаменитой гражданской войне 30-х годов. В июле 1909 года восставшие рабочие разносили город. Церкви и богатые дома жгли и грабили. А продажный Гауди, как называли его левые газеты, именно ведь и прислуживал церкви и богачам. И вот перед построенными им домами революционные женщины разложили выкопанные в монастыре полусгнившие трупы монашек. Любуйтесь, гады! Есть фото Барселоны, покрытой дымами от горящих церквей. Революционеры разрушили и сожгли больше сорока зданий и двенадцать церквей, убивая священников. Но — чудо! Не трогали недостроенное. Уничтожать то, что в дальнейшем дало бы им работу, восставшие руки не поднимались. А у Гауди почти все требовало доделок.