Увидеть весь мир в крупице песка… - Юрий Андреевич Бацуев
Не успели мы выехать из города, как вдруг в машине застучал мотор, шофёр не мог, вернее не имел возможности устранить неполадку и предложил вернуться в город с тем, чтобы достать необходимую деталь и потом уже трогаться в дальний путъ. Решено было всем остановиться у знакомых в пригороде и ждать, когда машина будет отремонтирована. Я, воспользовавшись случаем, уехал на ночь к своему родичу. Когда на следующий день я вернулся в назначенное место, то застал следующую картину:
В запыленном придорожном палисаднике прямо на земле сидит грустный Баскарма (наш начальник), кругом разбросаны пустые бутылки, рядом недопитая с вином, закусь – яблоко и луковица. Баскарма затыкает пальцами уши и страдальчески качает головой. Недалеко от него пьяный Василий Иванович. Он еле держится на ногах, что-то бормочет и жестикулирует руками. Увидев меня, Баскарма заметно повеселел. – Будь другом, – сказал он, – сходи в аптечный киоск за пластырем и заклей ему рот – сил моих нет. Вконец заговорил он меня… Баскарма смачно выругался и, почувствовав, что мучениям его пришёл конец, залпом уничтожил остатки вина. Сташков же удивлённо уставился оловянными глазами на Баскарму, потом резко спохватившись, продолжил свою нечленораздельную речь. Из всего, что он говорил тогда, только брань и была доступна человеческому восприятию.
…В повседневном же геологическом быту Василий Иванович был заботливым, услужливым товарищем. Свою работу не любил откладывать, старался выполнить её сразу же, хотя это и требовало иногда настойчивости и упорного труда. Но как бы там ни было «легендарным» он всё – таки стал за свои пьяные гастроли. Появилась даже песня, которая называется «Песня пьяных буровиков – Васьки Сташкова и деда Харьковского»:
Жизнь – рыба добрая, не зря её мы хвалим.
До гроба, эх, до гроба, нам пить и фестивалить.
Но водка чтой-т не крепкая, и кружки чтой-т пусты.
Зачем волкам жилетки, когда кругом кусты?
– Эй ты, корявый тёрка! глаза твои морожены, -
Укажи нам чёрта, где б всё с себя мы сложили.
Ведь жизнь – рыба добрая, не зря её мы хвалим.
До гроба, эх, до гроба, нам пить и фестивалить!
– Куда ты, шилом бритый? – Слушай, брат, сюда:
С нас хоть всё сними ты, но пузырь подай!
Холодно ли жарко – поймёшь, надеюсь, ты-
Волк всё – равно обшаркает жилетку об кусты.
А жизнь – рыба добрая, не зря её мы хвалим.
Да гроба, эх, до гроба, нам пить и фестивалить!
Сгинь с лица, морока, пусть хмурятся хмыри!
Шире, друг, ворота – горит душа внутри!
Мы нынче пьём – не бурим, у нас, брат, фестиваль!
А кто клянёт нас с дури, тот попросту «февраль»,
Ведь жизнь – рыба добрая, не зря её мы хвалим.
До гроба, эх, до гроба, нам пить и фестивалить!
Песня замечательна тем, что в ней использован лексикон Василия Ивановича и деда Харьковского – тоже по-своему удивительного буровика, которого теперь уже нет в живых. Будучи уже пенсионером, он уехал на Мангышлак и продолжал там работать. Однажды его нашли в наполовину сгоревшем полевом вагончике. Дед Харьковский лежал на полу, рядом с ним были разбросаны деньги. Но сам был уже мёртв.
Василий Сташков любил употреблять выражения «рыба добрая», «фестивалить», корявого человека он называл либо «тёркой», либо «шилом бритый». Любимая поговорка его: «Зачем волку жилетка, всё равно обдерёт об кусты». У деда Харьковского не сходило с уст слово «морока».
…В последнее время Сташков не выезжал в поле, тяжело уже ему было работать на буровой. В это время он подыскивал что-нибудь в городе, чаще всего работал на меховом комбинате, или уезжал к родичу в горы на пасеку. Но стоило только начать заявлять о себе весне, как Вася тяготился «камеральной» жизнью и его тянуло в поле. Тогда он шёл к своим многочисленным друзьям специалистам – геологам и выезжал с ними на полевые работы. До последнего месяца полевых работ Ваха жил интересами коллектива, был привычно услужлив, исполнителен, терпелив. Потом наступало время «капризов». Зная, что «поле» скоро кончится, он начинал откалывать номера: то вдруг ему вздумается вырваться в город, и пусть партия стоит в ста км от него, он постоянно будет порываться туда: хоть на машине, хоть пешком и без рубля в кармане. А то вдруг начинает дерзить. В общем, всячески показывать характер. Заканчивается обычно всё это тем, что когда нужно делать демонтаж лагеря (в это время, как никогда, нужны люди для погрузки имущества), Васи вдруг не оказывалось. Его вынуждены искать, переживать за него, как бы не наделал бед, о которых узнают в конторе и за которые несдобровать его друзьям– специалистам. Переживали за него и тогда, когда он бывал в городе, где милиция и вытрезвители могли оказаться на его пути. В такое время Василий Иванович был упрям и невыносим. Он как бы расплачивался за ту добрую заботу, которую оказывал товарищам. В такие моменты все клялись не брать его на следующий год (иногда и делали это), но в конце концов он всё равно оказывался рядом, опять такой же исполнительный, по – пьянке говорливый, по – трезвому услужливый и в конце сезона капризный.
Ранг «профессора из Ленинграда» он получил случайно. Как-то в поле мы встретились со своими коллегами. От серьёзного разговор перешёл на розыгрышный тон (в партии это был свой конёк). Василий Иванович недалеко в стороне рыл шурф, он вкопался уже настолько, что виднелась одна его белая панама от накомарника. Кто-то из гостей поинтересовался, кто там в шурфе. Баскарма, со свойственной ему в таких случаях находчивостью, незамедлительно выпалил: «Это профессор из Ленинграда – Василий Иванович – осматривает шурф. Приехал с проверкой». Те поняли это баз подвоха и как – то уж очень серьёзно. С тех пор «Ваха» стал и «профессором из Ленинграда».
…Человек, который неподвижно сидел у костра и задумчиво смотрел на огонь, тоже был незаурядной личностью.
И. М. Кочергин
Игорь Михайлович Кочергин после окончания Харьковского университета приехал в Казахстан по направлению. Широкоплечий, немного выше среднего роста, он обладал большой физической силой, удивительной честностью и чувством товарищества. Человек, с которым можно попадать в любые
