А Пыльцын - Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

К рассвету на автостраде со стороны немцев показалась большая группа верховых на лошадях, а также пароконных повозок на резиновых колесах и даже орудий на конной тяге. Но встреченные сильным огнем артиллерии и наших минометчиков, те из них, кто уцелел, быстро повернули назад.

С утра 26 июля гитлеровские атаки следовали с неослабевающим ожесточением одна за другой. В одну из них немцы бросили 24 танка и до двух батальонов пехоты. Их поддерживала авиация. Вздымалась земля, разрывы бомб и снарядов сливались в сплошной грохот. На этот раз двум или трем танкам удалось прорваться. Но и только. Вся остальная армада уперлась в стойкость наших бойцов и гвардейцев дивизии. Сражались они самоотверженно, и моральный дух их оставался высоким. В бою, особенно в остром, напряженном, возникает состояние какого-то опьянения боем, когда уже нет ни страха, ни даже опасения за себя, а только радость битвы! Да, как ни странно, но именно радость, безотчетная, но весьма ощутимая. В таком боевом экстазе часто боец даже не замечает ранений. Знаю это и по себе, и по многим моим боевым товарищам.

Приведу несколько строк из военных мемуаров Н.В. Куприянова "С верой в Победу" о боевом пути 38-й Гвардейской Лозовской стрелковой дивизии. Конечно, о нашем штрафбате, действовавшем вместе с полками дивизии, здесь нет ни слова. Наверное, в то время на информацию о штрафбатах было наложено строжайшее табу.

...Основной удар пришелся по 110-му полку. Вражеские самолеты непрерывно висели над боевыми порядками. Казалось, в этом кромешном аду никто из бойцов и головы поднять не сможет. Так, вероятно, думали и вражеские танкисты, которые перешли в атаку.

Но стоило танкам и пехоте противника приблизиться, как они были встречены плотным огнем гвардейцев. По танкам наиболее эффективно вели огонь 45-мм орудия батареи полка... и взвод противотанковых ружей.

Гвардейцами было отражено шесть вражеских контратак. Противник понес большие потери.

Да, потерь там у противника было очень много. Но и наши потери были невиданно большими. Как будто нам была дана своего рода "компенсация" за сравнительно более слабое сопротивление немцев в предыдущие дни и за менее ощутимые потери, которые мы несли на прежних этапах наступления.

Я уже упоминал, что во время войны в нашем штрафбате никогда не появлялись никакие корреспонденты. И после войны ни в каких из прочитанных мною военных мемуаров, даже в книге бескомпромиссного и прямодушного генерала А. В. Горбатова, не упоминалось о действиях штрафников ни на нашем Белорусском фронте, ни на других. Когда мне попалась в руки цитируемая здесь книга, я надеялся найти в ней упоминание о нашем ШБ. Ведь столько времени бок о бок в очень нелегких условиях действовали мы со 110-м полком этой дивизии! Но нигде ни слова!

Пожалуй, этот факт тоже стал причиной того, что я взялся за перо, чтобы осветить незаслуженно забытые страницы боевой истории Великой Отечественной.

Ко дню 40-летия Победы, в 1985 году, мне удалось разыскать и организовать встречу фронтовых друзей по нашему штрафбату.

Встреча через сорок лет открыла нам одну истину: ох, как меркнут в памяти многие детали тех штурмовых, огненных ночей и дней, как время меняет прошлые впечатления, оценки событий. Но самое трудное, самое опасное, как правило, помнится до мельчайших подробностей.

Среди немногочисленных моих друзей-фронтовиков, доживших до 40-летия Победы, на встречу приехал и генерал-майор Филипп Киселев, который тогда, под Брестом, был капитаном, первым помощником начальника штаба батальона, или ПНШ-1, как тогда эту должность именовали.

По роду своих, уже генеральских, должностных обязанностей он не раз бывал на месте тех боев под Бяла Подляской. Там была, рассказывал он, большая ухоженная братская могила советских воинов. Пожалуй, не было больше нигде могил, на камнях которых было бы столько имен офицеров. А это были в основном имена погибших там штрафников. Судя только по этой могиле, можно было догадаться, какой большой кровью досталась нам Победа вообще и освобождение Бреста в частности.

Вот тут в нашей общей памяти не было разночтений. Все помнили детали тех жестоких боев. Воевали там все решительно и мужественно. Никто не оставлял своих позиций. Ведь до дня, когда окруженная группировка немцев была пленена, еще двое суток гитлеровцы отчаянно пытались прорваться на запад. Но и гвардейцы, и штрафники стояли насмерть. Как под Москвой, как в Сталинграде.

До какого же предела напряжения дошли мы и наши бойцы

в те дни, если у нас под конец исчезло само чувство страха быть убитым!

А в тот день, 26 июля в очередной из фашистских атак, предпринятых с самого утра, немцы, пытающиеся прорваться через наш участок, шли плотной массой. Теперь, уже без прежней спеси, шли они не в полный рост, а ползли, прижимаясь к земле, то ли под угрозой расстрела своими же офицерами (а их грозные голоса доносились до нас), то ли в отчаянии. Им удалось приблизиться к нашим позициям на расстояние броска гранаты, однако несмотря на их шквальный огонь, гранатами забросали фашистов мы.

И когда я поднялся из окопа и швырнул в эту ползущую массу очередную гранату, рядом со мной был убит пулеметчик. Бросился я к замолкшему "Дегтяреву" и в этот момент почувствовал сильный удар, будто мощным электротоком, в правое бедро и полностью перестал ощущать правую ногу (это было "слепое пулевое ранение в верхнюю треть правого бедра с повреждением нерва").

Атака была отбита, фрицы, оставшиеся в живых, поползли назад. В образовавшемся затишье мой верный ординарец Женя оттащил меня в какое-то углубление вроде воронки и побежал искать санитарку.

Ни моего индивидуального перевязочного пакета (ИПП), ни того перевязочного материала, который был у санитарки, явно не хватало для тугой, давящей повязки. От предложенного мне Женей его перевязочного пакета я отказался. Ведь никто не застрахован, что он ему самому не понадобится! Пришлось использовать мою пропотевшую, просоленную нательную рубаху.

Закончив перевязку, поволокли они меня на полковой пункт сбора раненых, который был метрах в двухстах от линии огня.

Женю я отослал к своему заместителю Сергею Петрову, чтобы передать ему: теперь он командует взводом.

Наверное, через час подъехала повозка, на которую и погрузили нас, человек 15. Лошадь была трофейная, эдакий здоровенный битюг-тяжеловоз. Он бы, конечно, увез не одну такую телегу.

Рядом со мной сидел боец моего взвода со страшным ранением лица. Разрывная пуля попала ему сбоку в переносицу и превратила его левый глаз в зияющую кровоточащую дыру. Сколько мужества и терпения было в его до меловой бледности сжатых кулаках. И молчал он как-то неестественно, отрешенно, преодолевая, видимо, неимоверную боль и боясь разжать плотно стиснутые зубы, чтобы не дать вырваться стону или крику.