Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

23 апреля

Неделю тому назад вернулся из села Борис и уже успел зацепиться за одну из удобных для него должностей — управдома нескольких больших зданий по улице Фрунзе, 109, с населением в несколько сот душ. Он уверен, что сможет теперь спасти от угона в Германию не одного человека. Среди управдомов у него будут верные люди, и вместе они смогут кое-что сделать.

Борис мечтает о радиоприемнике, о возможности как-то установить связь с подпольем. Сейчас он рассказал мне о том, что у него была одна явка в городе, на улице Нероновича, но тот человек, инвалид, эвакуировался из Киева в последние дни перед приходом фашистов, и пока что ниточка оборвалась. Но какая-то нить все же приведет нас к цели. Если не мы, так нас увидят те, кому мы нужны. Существовало бы только подполье, а пути к нему мы найдем.

С наступлением тепла, когда отпала необходимость каждый день топить печь, я перешла на свою половину дома, хотя в двух комнатах еще нет пола, вместо него лежит самодельный настил из досок. До 19 сентября, когда немцы вступили в Киев, успела настлать пол только в одной большой комнате. Сосед, дядя Володя, по профессии столяр, обещает летом сделать пол и в других комнатах.

У меня уже есть полная возможность отдохнуть, почитать, побеседовать с кем-нибудь наедине. Я рада ей, как и первому теплу. В «веселую компанию» иду лишь для того, чтобы поесть, либо когда соскучусь. Ночую на своей половине. Сплю сейчас без памяти. И не только от физической усталости (вскапываем возле дома огород), но и от покоя на душе и сознания того, что делаю кое-что полезное и необходимое людям.

В моем распоряжении запасная книга метрик о рождениях и бракосочетаниях. Хочу раздобыть еще и книгу усыновлений. Об этих запасных документах Александр Михайлович не знает и не должен знать. Они получены мною тайным способом, о котором писать не буду!

Три соседки Зины уже спасены. Две из них сами пришли ко мне в бюро и прямо сказали: «От вас все зависит». Их нужно было «выдать замуж», но без записи в книге. Брак с теми, кто может получить на них броню через свое предприятие, — конечно, фиктивный, ненастоящий.

Как наметили, так и сделали. Использованные метрики «новобрачные» вернули мне на хранение, — может быть, они еще пригодятся.

Сегодня две женщины при моем участии стали «матерями», хотя в жизни еще не рожали. Сунули под нос грозному церберу документы — освободил их от мобилизации.

Нескольким женщинам с нашей улицы посоветовала стать «беглыми душами», наподобие тех, которые скрывались от помещиков при крепостном праве. Веник знает их лично, и потому фиктивные справки давать им на руки нельзя.

26 апреля

Утреннее солнце щедро золотит стены комнат, все вещи. А через открытую форточку врывается такой нежный, ласковый ветерок. Мама будит меня на заре.

Она давно уже возится: печет нам в дорогу три лепешки-«колобка», варит ржаные галушки.

Глаза закрыты, поднять веки трудно, во воем теле сладкая истома, и так хочется спать, спать. Мама сердит своей назойливостью:

— Вставайте, вставайте! Вы же хотели в шесть выйти!

Притворяюсь, что не слышу. Может, мама забудет? Поспать бы еще немножечко, ну минут хотя бы пятнадцать.

Что делать с глазами, чтобы раскрылись? Их точно медом кто-то залепил ночью.

Наталка первая соскакивает с постели, за нею — Маруся. Придется все же встать, не то могут подумать, что боюсь дальнего путешествия, стыжусь заниматься «обменными операциями» (а я таки стыжусь).

Решительно срываюсь с кровати. Наталка и Маруся почти готовы.

— Ты поменьше возись! Скорее собирайся, а то и так проспали! — подгоняет сестра.

Двадцать минут — и я готова. Даже причесала и заплела косы.

Вещи для обмена, лепешки, мешки — в корзине. Завтракаем. Дети еще спят. Потихоньку советуемся, выслушиваем последние мамины наставления и уходим.

Теплый ветерок, подсохшая земля и теплынь-теплынь. Оделись легко, удобно. На ногах, обмотанных портянками, мужские ботинки крупного размера, чтобы не натирали. Вид, вполне достойный профессии «обменника».

Шагаем легко и быстро. Мы не одиноки, спутников много, то и дело слышатся возгласы:

— Вы за картошкой? Куда именно?

— В Демидов. А вы?

— В Дымеровку.

Идут и идут люди. Попадаются путники, идущие в Киев. Они утомленные, согнувшиеся под ношей, но довольные: за плечами или же на плечах пуда полтора картошки. Сладкой будет она за столом! Угадываем профессии встречных, а кое-кого попросту знаем.

— Это учительница, факт.

— Врач, ручаюсь.

— Заведующая нашим детсадом.

— Эта с обувной фабрики.

Знакомых лиц много. Где же я их видела? На конференциях, в поликлинике, в детсаде Маринки, да мало ли где.

Когда миновали санаторий водников, начались незнакомые места. В стороне осталась Пуща, чудесная наша Пуща, хотя и изувеченная донельзя оккупантами. Идти становилось все интереснее, приятнее.

Воздух-то какой!

Идем по шоссе, которое тянется лесом. То и дело белеют заплаты снега. Вокруг — сосны, лес живой и шумный. Птицы подняли щебет. На дороге особенно нагло и невыдержанно ведут себя воробьи. Из глубины леса слышны робкие, прерывающиеся посвисты.

— Ой, послушайте: неужели соловей?

Наталка и Маруся заспорили.

— Это щегол. Соловью еще рановато петь, — говорю я.

Наталка и Маруся продолжают разговаривать. К ним примкнули два «обменника». Тема беседы заранее известна и нисколько меня не привлекает.

Нарочно отстала на несколько шагов. Наедине вспоминаю прошлогоднюю весну, хор лягушек в Горенке, вечера и утренние зори с соловьями, Михаила… Счастлив человек, которому в пору бедствий и горя есть о чем вспоминать, помечтать!

Ветер ласкает щеки, солнце наполняет все существо животворным, чудодейственным теплом; оно обновляет твое тело и душу. Кажется, будто впервые видишь мир, весну, торжествующую природу. Я смотрела на все жадными главами и рада была тому, что трудная зима позади.

Попадались один за другим дорожные столбы с условными знаками для водителей немецких автомашин. Радовали оставшиеся наши надписи. А в одном месте, неподалеку от дороги, чудом уцелела выложенная из камушков пятиконечная звезда. Немцы проносятся на машинах, не замечая «крамолы», а свои люди берегут дорогой сердцу символ.

Шоссе тянулось ровное, бесконечное, блестящее, мириадами мельчайших драгоценных камней переливался на солнце асфальт. Вот бредут несколько босых охотников за продовольствием. Асфальт теплый, а в далекой дороге натерло ноги. Почему бы, в самом деле, не разуться?