Альфред Рессел - По дорогам войны

Пришел хозяин дома, хозяин крепости, мистер Викерс. На нем был твидовый костюм, кепи, на ногах - высокие сапоги. Светловолосый, улыбающийся. В ясном взгляде голубых глаз светилась особого рода бесхитростная мир-пая наивность, как бы озарявшая его изнутри. Он фермерствовал на арендованном у местного лорда участке; у него была корова. Кроме того, ходил куда-то на службу. Он принял нас просто. Под нейтральным обликом скрывались неподдельная доброта, сдержанность в выражении чувств, человечность. По характеру это был человек, понимающий нужды других людей. Он был немногословен.

- Не беспокойтесь, я о них позабочусь! - сказал он. И это было все. Ни слова больше. Он прибавил к этому лишь сдержанную улыбку, и глаза его засветились теплом, как бы подтверждая его скупые слова.

"Я могу быть спокоен! Он принял заботу о них на себя. Он побеспокоится об их безопасности. - Я смотрел на пылающие угли камина и мысленно говорил себе: - Какой человек! Простой, весь светится!.."

В тот же вечер я с легким сердцем возвратился в Лондон. Там, ни на минуту не ослабевая, продолжалась яростная битва за Англию.

* * *

Какая же малость может сыграть роковую роль в судьбе человека! Пригнувшись к прицелу, лежит в кабине самолета немецкий штурман-бомбардир, пристально следя за целью, освещенной полной луной. Вот сейчас, сейчас нужно нажать кнопку. Бомбы отцепятся и полетят вниз, точно на заданный объект. В эту минуту тяжелый бомбардировщик вдруг тряхнуло: его чуть-чуть но задело осколком зенитного снаряда. Испугался и пилот. Объект в прицельном устройстве отклонился от нужного положения - на несколько секунд! Самолет выровнялся, штурман нашел цель, бомбы летят к земле. Через полминуты "посланники гуманистической культуры двадцатого столетия" будут сеять смерть и разрушения среди людей на земле.

Была в Лондоне такая симпатичная улочка: маленькие, как игрушечные, домики, вокруг них - садочки, а в домиках - человеческое счастье. Теперь этой улочки нет. И счастья тоже нет... и никогда уже не будет. От улочки остались одни развалины, а под ними лежат люди - взрослые и дети.

Вы слышите? Дети лежат под этими тяжелыми глыбами! Дети, не виноватые ни в чем, дети, которые говорили: "Ах, поскорее бы вырасти!.."

Кричите, вопите! Пусть весь мир знает, что под этими грудами камня и кирпича лежат дети, нежные дети, пахнущие, как полевые цветы. - Может, среди них и тот светловолосый малыш, который сидел на коленях у отца и говорил: "Папа, я боюсь"? И знаете, что ответил ему отец? "Не бойся, сынок, Лондон такой большой, а наш домик такой маленький". Он сказал ему это, качая его на коленях, и маленький Джон поверил.

А потом пришла беда, и уста навеки онемели. Уже этот мальчик не расскажет, как ему было, когда мир рушился над его головой. И мама не позовет его: "Мой дорогой мальчик!" На кудрявые головки обрушились балки уничтоженного дома, нежные руки раздавлены страшном тяжестью каменной могилы... Так и лежат там дети, в улочке, которой уже нет.

В пятистах метрах от улочки - большой парк, типичный лондонский парк: мало деревьев, много травы, прекрасные дорожки. На этот парк упали бы бомбы, если бы...

Да, если бы летчик вел самолет ровно и бомбардир точно удерживал бы направление на цель. Вместо уничтоженных домов и убитых людей только земля истекала бы кровью от удара. Может, и дерево какое-нибудь больше бы не зазеленело, но мать не лишилась бы ребенка и супруга...

Мне хотелось кричать на всю вселенную от горя по убитым детям во всех концах света...

Лейлем, Лейлем, почему ты мне так близок?..

Я возвратился из Банбери к сыну в Лондон 18 октября 1940 года. Два дня Фред прожил там совершенно один. Я боялся за него, и не без оснований. Немецкие истребители до того обнаглели, что прилетали в Лондон средь бела дня. Они стремглав бросались на избранную цель или, при неблагоприятной погоде, сквозь завесу тумана бросали бомбы на город как попало. Раздавался взрыв, и, только когда истребитель уже набирал высоту, люди понимали, что произошло нападение. Под вечер прилетали бомбардировочные соединения, и тогда начиналось пекло. Тревога следовала за тревогой. Район вокруг гостиницы "Камберлэнд", неподалеку от пышной арки Марбл-Арч, о которой до сих пор никто не знает, в честь чего она, собственно, поставлена, был опустошен до неузнаваемости. Хорошо, что Франтишка с Миланом уехали из города! Когда я возвращался в Лондон, поезд тащился крайне медленно, а может, так мне это казалось из-за волнения, которое я испытывал за Фреда. Я нашел сына в эфемерном убежище отеля. Покинув одних, я возвратился к другому.

22 октября Фред уехал из Лондона в новую школу в провинции. Ему только что исполнилось шестнадцать.

В "Корнуолс Скул" в Кемберли хорошо подготовились к встрече наших детей в чешской школе. Теперь Фред будет там в безопасности и здоровом климате. Да, безопасность для детей - прежде всего!

После отъезда сына я осиротел. Теперь наша семья находилась в трех разных городах: Лондоне, Банбери, Кемберли. Ночи в Лондоне стояли плохие: туман - впереди, туман - позади. По настоянию жены, просившей меня не оставаться на ночь в квартире, я вечером шел в метро, в лондонскую подземку. Тут собирались постоянные "клиенты". Сюда шли те, у кого не было более безопасного и уютного убежища. Сюда шел лондонский люд.

Когда объявлялась воздушная тревога, густая толпа валила по эскалатору вниз. Еще когда съезжаешь, в нос ударяет спертый, отработанный воздух. На платформе не протолкнешься. Люди сидят плечом к плечу, лежат, с головой завернувшись в пледы и пальто. Пожилые дремлют в разных позах, маленькие дети бегают вокруг измученных матерей, которые почти не обращают внимания на своих ребят. Иногда вдруг разносится громкий детский плач, но даже женщин постарше это не волнует. Они разговаривают, вяжут и читают, как будто сидят дома, в тишине комнаты. Рядом с молодой девушкой с коралловыми губками на полу лежит старичок. У него синие, вздувшиеся жилы, ему нехорошо. Рядом провозят парализованного. Он тоже хочет жить. Подземка представляется в полном ночном составе действующих лиц. Люди молчаливы, замкнуты. Удивительный народ! В тихом героизме они принимают вещи такими, какие они есть. "Надо выдержать, - говорят они, - но они нам за это заплатят!" На станциях Марбл-Арч, Ланкастер-Гейт, Куинз-Роуд, Ноттин-Хилл-Гейт, Оксфорд-Сёркус, Банк - всюду та же картина массового страдания и решимости.

Проходит адская ночь, и утром люди идут на работу как ни в чем не бывало, а следующей ночью снова ложатся на голые плиты метро. Позже им устроят трехэтажные складные нары, но их не хватит на всех. А вечером на том же углу опять стоит проститутка, люди в кафе сидят на своих обычных местах, а дети готовят уроки. Жизнь не сдается в поредевших улицах, она продолжает пульсировать. Люди ставят подпорки к дому, вывешивают британский флаг и идут по своим делам. Во Франции закон жизни вел к капитуляции. Там хотели жить ради самой жизни. Жизнь ценилась больше, чем нация, больше, чем сама Франция. В Англии поддерживали жизнь, чтобы спасти страну.