Франсуаза Важнер - Госпожа Рекамье

Все эти красавцы, не блещущие умом, с трудом примиряли отвагу и хорошие манеры, но как они старались! Все только что женились на институтках, вышедших из пансиона г-жи Кампан, и возили их на улицу Монблан, чтобы те пообтесались, общаясь с прекрасной хозяйкой… Все уже увлеченно следили за возвышением своего командира: его почти королевское величие обещало им блестящее будущее, и их яростное республиканство таяло, как снег на солнце, в свете блестящих перспектив.

Какая ярмарка тщеславия! Какая человеческая комедия! Как не хватало Жюльетте в этой пестрой толпе блестящего разговора г-жи де Сталь! Ум и дружба помогли бы развеять однообразие этих толп, поверхностность этих суетных речей и чересчур часто повторяющихся развлечений… Но г-жи де Сталь рядом не было: похоронив мужа прошлой весной, она заперлась в Коппе, чтобы закончить свой новый роман «Дельфина», который скоро выйдет в свет, а Жюльетта узнает в нем себя в образе красивой и несчастной Терезы д'Эрвен…

Поэтому, за неимением лучшего, Жюльетта привязалась к некоторым друзьям г-жи де Сталь, таким, как супруги Дежерандо: он — философ и юрист, она, уроженка Эльзаса, не лишена здравого смысла, и сами они очень дружны с Камилем Жорданом. С их помощью Жюльетта основала школу для девочек в приходе Святого Сульпиция. И с того времени, вопреки всяким ожиданиям, королева Парижа окунулась в попечительскую деятельность.

Явление святого Матье

Нам неизвестно, испытывала ли Жюльетта какое-то чувство вины из-за того, что ей курили фимиам… Вероятнее всего, нет. Ее религиозные чувства, как и роялизм, казались искренними, но умеренными. Это была эпоха здравого смысла. Зато нам известно, что этой неисправимо светской женщине были ведомы страдания человеческого рода и что она, в определенный момент своей жизни, решила облегчить их, воспользовавшись преимуществами своего положения. Она ясно осознавала, что свет — не самоцель. Должен быть еще какой-то способ, толчок к чему-то иному. Благотворительность была более чем компенсацией со стороны Жюльетты своей совести. Она испытывала к этому делу настоящее призвание и предавалась ему всю жизнь, находя тысячи различных способов, превратив его, в буквальном смысле слова, в профессию.

Присовокупить к репутации, созданной красотой и состоянием, активную благотворительность (ибо Жюльетта верила в силу лишь методичной деятельности в этой области) являлось выходом, лекарством от нарциссизма, единственным способом уйти от себя. Заниматься другими, чтобы немного забыть о себе самой — то была новая дорога, открывшаяся ей. Своим умственным пробуждением г-жа Рекамье была обязана г-же де Сталь, пробуждением духовным — Maтье де Монморанси.

Матье, двоюродный брат Адриана. Какая личность! Он принадлежал к поколению, поверившему Просветителям и отправившемуся вместе с Лафайетом сражаться в Америку, что значительно расширило его духовный горизонт (пример американцев оказал определяющее воздействие на других замечательных путешественников — Талейрана, Ларошфуко, Шатобриана), а по возвращении подтолкнувшему начало Революции. У Матье были другие смягчающие (или отягчающие, смотря с какой стороны поглядеть) обстоятельства: он ходил в школу аббата Сийеса, его наставника, который не имел к нему никакого снисхождения…

Когда Матье вернулся во Францию, его женили на кузине Гортензии де Бюин, которая родит ему дочь Элизу, и позволили со всем пылом окунуться в революционные перемены. Его избрали депутатом в Генеральные штаты, и именно по его предложению в ночь на 4 августа 1789 года Собрание приняло решение об отмене привилегий. Неплохо для Монморанси! Он страстно влюблен в другую свою кузину, мадемуазель д'Аржансон, ставшую маркизой де Лаваль, сочетавшись браком со старшим братом Адриана. Прекрасная маркиза умерла, простудившись в «день тачек», и Матье, убитый горем, решился эмигрировать вслед за г-жой де Сталь, с которой у него некогда была короткая связь…

Это ли вынужденное отступление и драматический поворот революционного процесса вызвали возврат к самому себе? Потеря ли любимой женщины или, как полагали в его среде, смерть на эшафоте его юного брата, аббата Лаваля надломили его, спровоцировав острый кризис вины? Во всяком случае, с Матье произошла метаморфоза: он яростно, страстно обратился к религии. Матье, кипучий Матье со столь передовыми идеями, стал одним из знаменитых святош Европы, одним из самых пламенных поборников реставрации Бурбонов, одним из самых активных сторонников возвращения к чистому католицизму.

Он демонстрировал незаурядную душевную твердость, в том числе в собственном клане, изобиловавшем яркими личностями, чьи имена не сходили со страниц газет: его мать, виконтесса де Лаваль, не скрывала своей беспорядочной личной жизни и открыто возобновила связь с графом де Нарбоном, после того как тот отделался от г-жи де Сталь. Половина семьи грозилась сотрудничать с новой властью, а теща Матье превратила особняк Люинов в настоящий притон…

Какая разница! Проникнутый правотой своего служения, Матье пытался привлечь под свое знамя — вернее, под знамя Христа — всех, с кем был рядом. Можно легко себе представить, что в столь вольном обществе, каким был парижский свет по возвращении из эмиграции, Матье походил на святого, да просто на чудо природы…

Сколько сил он приложил, чтобы обуздать свою буйную натуру! Тем более что он от природы был остроумным и привлекательным и обожал женщин… Это в нем не отталкивало, и кое-что от этих черт сохранилось в его поведении. С какой восторженностью он затевал душеспасительные предприятия! С какой ненавязчивой галантностью пытался воодушевить своих собеседниц!.. Он заговорил — ради благого дела — красивую (и богатую) Рекамье, и очень скоро получил то, чего другие тщетно добивались: доступ в ее ближний круг.

В шестом обращенном к ней письме он заявляет: «Я бы хотел объединить все права отца, брата, друга, добиться Вашей дружбы, Вашего полнейшего доверия с единственной целью: чтобы убедить Вас в Вашем собственном счастии и подвигнуть Вас на единственный путь, который к нему лежит, единственно достойный Вашего сердца, Вашего ума — возвышенное призвание, уготованное Вам. Одним словом, чтобы привести Вас к твердому решению, ибо в этом всё, и всё от этого зависит».

Как пылко Матье выражает ей свою благодарность, когда «красивая и добрая», как он ее называет, присовокупляет к своим записочкам кое-какие существенные акты благотворительности! С каким чувством он становится ее духовником, поверенным ее души, выслушивающим между «добрыми делами» отзвуки ее тайной печали… Матье прослыл мастером в искусстве возвышать побуждения и увлечения. Ему удастся увлечь самую светскую из женщин наслаждениями внутренней жизни.