Александр Жевахов - Кемаль Ататюрк

Триумф? Нет, успех. Выступление Кемаля покорило аудиторию, но один инцидент, произошедший в первый день, характеризует атмосферу конгресса. Когда Кемаль председательствовал, облаченный в блистательную форму имперского адъютанта, два делегата из Трабзона потребовали, чтобы президент конгресса снял эту форму, дабы «не оказывать давления на делегатов». Попытался ли Кемаль объяснить какими-либо патриотическими обстоятельствами желание сохранить эту форму, на ношение которой он уже не имел права даже до отставки? Нет, он соглашается с требованием делегатов: он будет председательствовать в гражданской одежде. Так проходил конгресс, завершившийся 6 августа.

Воззвание, принятое конгрессом, — пример классического патриотизма: главная задача — защита родины и ее национальных интересов; никакого протектората или привилегий для «христианских элементов». Конгресс подтверждает превосходство нации, вставшей на защиту родины с помощью «национальных сил», и «национального конгресса», призванного преодолеть недееспособность османского правительства.

«Национальные силы» многим обязаны Кемалю. Одни, как, например, делегаты Трабзона, предложили заменить армию милицией, что вызвало гнев Карабекира. Другие хотели отдать приоритет армии, и только ей. Кемаль не хотел ни того ни другого. Он понимал, что родина не может быть спасена только армией или только гражданскими лицами из Ассоциации защиты прав: необходимо объединить всё население, а значит, в первую очередь крестьян. Солдаты и крестьяне, производящие хлеб и продовольствие для снабжения армии, — важные составляющие национального движения. И Кемаль направляет в деревни офицеров, которые должны объяснять крестьянам: «Продавайте ваше имущество, покупайте оружие; в любом случае при союзниках вы потеряете всё».

Крестьяне, уставшие от непрерывных войн и грабежей, не всегда с энтузиазмом встречали посланцев Кемаля. Мобилизовать крестьян на защиту родины или нации оказалось сложной задачей: родина, нация — эти понятия интеллектуалов Стамбула были далеки от повседневных проблем крестьян. Мир крестьян — это мифический султан, это Аллах и Пророк, это греки, армяне, курды, а также жандармы и землевладельцы.

Нужно было мобилизовать крестьян, не вызвав беспокойства землевладельцев, — Кемаль нуждался также в финансовой поддержке, которую они могли ему оказать. В этих восточных провинциях крупные землевладельцы (ага) зачастую определяли политику. Согласно рапорту одного из английских офицеров агитация националистов вызвала бурное недовольство землевладельцев. «Землевладельцы, — пишет капитан Слайд в конце июля, — считают, что единственное решение — немедленно отозвать главарей националистов; если это будет сделано, то они смогут контролировать крестьян и приостановить движение. Но в настоящее время они не решаются ничего предпринимать, так как опасаются за собственную безопасность». Французские спецслужбы тоже не сомневаются в сдержанном поведении всех состоятельных граждан, а не только землевладельцев: в донесении от 10 августа 1919 года по поводу развития националистического движения отмечалось, что «обязанность оказывать финансовую поддержку снижает патриотический пыл состоятельных граждан».

У Кемаля не было возможности выбирать друзей. Состав комитета, избранного конгрессом, чтобы представлять Ассоциацию защиты прав восточных провинций, — хороший пример складывающейся ситуации. Наряду с Рауфом и Бекиром Сами, бывшим мэром Бейрута, в состав комитета вошли четыре «региональных» депутата, ничем не обязанных Кемалю, и еще два очень влиятельных человека. Один из них — шейх крупного братства Накшбенди; другой — глава курдского племени. Восемь лет спустя Кемаль назовет их «жалкими типами, лишенными какого бы то ни было политического или военного опыта и каких-либо способностей в этих областях». Но в Эрзуруме было не время для оскорблений. Когда Кемаль пишет курду, сообщая о своем избрании, или когда он обращается к тому или иному шейху, тон его послания любезный, даже заискивающий. Кемаль не может обойтись ни без курдов, которых активно «окучивают» англичане, обещая им независимый Курдистан, ни без руководителей братств или других сект, столпов народной религии, агитирующих Анатолию против официальной религии Стамбула или, напротив, в ее поддержку.

Во время закрытия конгресса Кемаль игнорирует колебания одних, недовольство других и собственную неудовлетворенность. В своей заключительной речи, очень эмоциональной, полной надежды и готовности к борьбе, Кемаль желает долгой жизни нации, родине и государству и подчеркивает историческую важность конгресса.

Не всё так просто в поведении Кемаля. Незадолго до выступления на закрытии конгресса он в течение двух часов беседует с английским подполковником Роулинсоном. В ходе всей войны за независимость он продолжает встречаться с врагами своей страны, за исключением греков, с противниками националистов, он предпочитает оставаться с ними в контакте: сегодняшние враги завтра могут стать друзьями.

Роулинсон, опытный пятидесятилетний подполковник, был направлен в Восточную Анатолию, чтобы проверить выполнение условий перемирия. Уверенный в себе, прямой, резкий Кемаль производит впечатление и даже удивляет своего посетителя. Несколько раз Кемаль использует слово «революционный»: революционное движение националистов, революционная армия, которая сможет противостоять территориальным претензиям армян за пределами турецко-российской границы. Роулинсон, в свою очередь, начал разговор о взаимоотношениях с большевиками. Англичане были уверены, что все азербайджанцы, ассирийцы и дагестанцы, присутствующие на конгрессе в Эрзуруме, — «агенты большевиков». Кемаль категорически отверг любую связь национального движения с большевиками. Англичанина это не убедило: он остался уверенным во влиянии Ленина, «в частности финансовом».

В конце беседы Роулинсон затронул вопрос, не оставивший Кемаля равнодушным: он заговорил об Энвере. С момента побега из Стамбула бывший генералиссимус не оставался в бездействии. Вынесенный ему смертный приговор, а также требование Турции об экстрадиции его из Германии не затронули Энвера. Вместе с Талаатом, Джемалем и другими видными юнионистами Энвер много разъезжает, располагая значительными финансовыми средствами и полной свободой. Веймарская республика принимает Энвера и его друзей, которые, похоже, не сожалеют об исчезновении Германской империи в результате поражения. Постреволюционное возбуждение молодой Германии даже открывает им новые горизонты. Весной 1919 года турецкие студенты создают движение «Куртулуш» («Спасение»). Один из них рассказывал, что профессор Зомбарт им объяснил, что Османская империя — типичный пример колониальной эксплуатации; для этих студентов рождение национального движения — как «появление солнца и предвестник освобождения от империализма». А Энвер находит свое «солнце» в Берлине, где посещает в тюрьме друга Талаата — Карла Радека. Будущий секретарь Коминтерна обсуждает с ним союз между исламом и большевиками, помощь турецким националистам и даже поездку в Москву и встречу с Лениным. Счастливый от мысли снова вершить историю, Энвер несколько раз посещает Радека, а затем пишет Джемалю, что «готов стать социалистом при условии адаптации его к религиозным доктринам, определяющим внутреннюю жизнь мусульманских стран».