Леонид Шебаршин - КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки

Все эти рассуждения, сомнения, надежды, опасения не помешали Генералу вспомнить Ксю-Шу, вздохнуть, закурить, глотнуть чаю, посмотреть в окно на черно-белый пейзаж, положить перед собой тонкую стопочку бумаги и начать писать. Ему казалось, что предшествующее повествование о прогулке по воюющей Москве — нет, не воюющей, а избиваемой Москве, поправил он сам себя, — нуждается в дополнении, рассказе о соприкосновении Генерала с главными фигурами трагического действа.

Вот что выходило из-под его пера:

«Мысль о том, что парламент должен быть ликвидирован, появилась у Ельцина, судя по всему, уже к концу 1991 года. К этому времени он напрочь рассорился со своим недавним соратником и единомышленником, председателем Верховного Совета Русланом Хасбулатовым.

Мне не довелось быть лично знакомым с Ельциным, но видеть его вблизи приходилось. Первый раз это произошло в начале 1990 года на очередном пленуме ЦК КПСС, куда начальник Службы приглашался по должности. Пленум шел нервно. Один за другим на трибуну выходили рассерженные и обескураженные люди, бросали злые хлесткие слова генсеку Горбачеву. Партия разваливалась, монолит покрывался паутиной трещин. Призрак беды нависал над роскошным залом, украшенным изображениями простых советских людей. Статуи колхозницы, солдата, рабочего, ученого, изваянные из каррарского мрамора холодной рукой официального мастера, безмолвно взирали на испуганную суетливость, растерянность людей, которые еще недавно безраздельно владели огромной страной.

Будущий президент России, недавний хозяин столицы, изгнанный за строптивость, амбициозность и несдержанность из узкого кружка партийных вождей, был на пленуме.

В перерывах заседающий народ шумным потоком стекал по широкой мраморной лестнице в огромный буфет, к столам с бесплатными сосисками, колбасой, сыром, ветчиной, творогом, кофе, чаем, наскоро насыщался, ни на минуту не прекращая разговоров, и растекался по просторным холлам. Встречались старые знакомые — здесь все были знакомы друг с другом, сбивались в группки, громко смеялись, шептались по углам, устраивая какие-то конфиденциальные дела. По мраморному полу выхаживал в полном одиночестве Ельцин, как бы обведенный невидимым магическим кругом. Его лицо уже тогда начало превращаться в маску, изредка оживляемую непроизвольной презрительной гримасой. Казалось, что спокойное безразличие этого человека таит скрытый призыв: «Ну подойдите кто-нибудь! Заговорите со мной!». Заколдованный круг отталкивал. Спешащий по холлу человек вот-вот столкнется с Ельциным, но невидимая сила отводит в сторону его торопливый бег, он скользит невидящим взором по маячащей перед ним высокой фигуре и, не замедляя шага, устремляется мимо. Ельцин смотрит поверх всей этой суеты безразлично и чуть презрительно.

Едва ли сам будущий российский президент знал, что очень скоро, на XXVIII съезде, он громогласно объявит о выходе из партии и размеренным шагом уйдет из Кремлевского дворца съездов под ошеломленное молчание делегатов. Я наблюдал эту сцену сверху, из второго ряда верхнего яруса, где размещались делегаты Комитета госбезопасности. Перед нашими глазами разыгрывался очередной акт исторической драмы, в которой мы были статистами. Главное действующее лицо уходило на иную, более просторную сценическую площадку. Действо транслировалось телевидением на всю страну и весь мир, оно столько раз повторилось на экранах, что впечатление живого присутствия стерлось.

Второй раз я близко увидел Ельцина уже в другой обстановке и другой роли. Российский президент посетил Комитет государственной безопасности, принял участие в совещании руководящего состава и даже кратко выступил на нем. Он говорил живо, высказывал весьма взвешенные и разумные соображения, избегая обращения «товарищи».

Темный амфитеатр — начальники областных управлений, председатели комитетов автономных республик, члены коллегии КГБ — слушал внимательно, приглядывался к новой власти, уверенно расположившейся в президиуме.

Ельцин говорил о постоянном контакте с руководством КГБ (Крючков сидел в президиуме), о необходимости не разрушать госбезопасность, а превратить ее в институт демократического государства, о том, что должен быть сохранен мир в России и сама Россия должна быть сохранена единой. «Каждый может исповедовать те взгляды, которые ему близки, но основой деятельности госбезопасности должна быть не идеология, не догматы, а закон; не время сводить счеты, недопустима борьба с инакомыслием в органах; армия, МВД, КГБ не должны становиться ареной политической борьбы». Аудитория согласно кивала, именно это она и хотела услышать от российского президента. Легкий шепот, даже не шорох, а едва уловимое движение прошло по залу, когда Ельцин заговорил о предстоящих уже к концу года трудностях, возможности массовых беспорядков и призвал органы госбезопасности быть готовыми к такой ситуации.

Вопросы на совещании не задавались; стороны, а были две стороны — новая российская и старая советская, приглядывались друг к другу, не верили словам, демонстрировали полнейшее расположение друг к другу: Ельцин и Крючков, сидевшие рядом, тихо и оживленно переговаривались, так, чтобы не мешать выступающим.

Выступить пришлось и мне — начальнику Службы. Я говорил о том, что давно уже беспокоило всех нас, сотрудников госбезопасности, о том, чему не хотело верить и что не хотело слышать горбачевское руководство: «...возросли масштабы вмешательства, воздействия на наши внутренние дела из-за рубежа. И далеко не всегда интересы иностранных партнеров совпадают с интересами нашего общества, нашей государственности. ...деятельность американской и других западных разведок против нашей страны... приобретает все более наступательный и масштабный характер...».

Теперь, задним числом, я прихожу к выводу, что этим выступлением я занес свое имя в черную книгу новой, демократической власти. Она смотрела на деятельность новоявленных союзников в России еще либеральнее, если это было возможно, чем Горбачев и его соратники. Тем не менее ту же самую речь я, не колеблясь, произнес бы и в сентябре 1991 года (совещание происходило в середине июля) и с существенными дополнениями — через год и через два. Жизнь подтвердила справедливость опасений Службы, но не оставила ни малейшей возможности вмешиваться в ход событий.

Был и третий, последний раз, когда я оказался под одной крышей с Ельциным. Вчерашний отступник, человек, которого так тщательно обходили коллеги по десятилетиям работы в партаппарате, переживал момент упоения победой. Дело было 23 августа 1991 года. Только что были арестованы высшие руководители страны, предпринявшие отчаянную, плохо подготовленную и неудачно исполненную попытку ввести чрезвычайное положение и приостановить неумолимое движение страны к пропасти.