Фрау Томас Манн: Роман-биография - Инге Йенс
Заключительная фраза: „что-то в этом есть“ — непременно содержалась в любом нравоучительном письме детям, как бы примиряя их с матерью. Сначала — очевидно, то была годами испытанная очередность излагаемых в письме материнских наставлений — она отчитывала Эрику и Клауса, в особенности когда требуемые ими суммы (и к тому же на плохом французском!) непомерно возросли, далее следовало нечто более определенное: „конечно, я сделаю так, как вы говорите, но скольких трудов стоит мне это и когда вы образумитесь?“ И наконец следует всепримиряющий итог: „К чему все мои наставления, вы все равно делаете так, как хотите: мотаетесь по белу свету, хотя упорный труд на одном месте куда как благоразумнее и плодотворнее; обручаетесь (как Клаус), хотя вы еще совсем дети, или женитесь (как Эрика), хотя в подобном шаге нет ни малейшей необходимости“. „Ах, Э., милая Э! Я, конечно же, напрасно переживаю, но ты должна все основательно продумать! Ты помнишь, я говорила тебе еще в Мюнхене, что абсолютно нет никакой причины устраивать помолвку, а также выходить замуж, необходимо еще раз все тщательно продумать, прежде чем заключить союз пред Вечностью. Впрочем, ты, очевидно, и не думала об этом, потому что тебе не нужно свидетельство о крещении“.
И снова увещевания, и опять она переходит на дружески-непринужденный тон! Вообще-то у Кати Манн не было серьезных возражений против связи дочери с юным гением Густафом Грюндгенсом[68], хотя мать не тешилась иллюзиями относительно долговечности их брака. Она мотивировала свое неодобрительное отношение к Грюндгенсу многочисленными весьма сомнительными аргументами, а если ее оппонент все-таки оставался при собственном мнении, не настаивала на своей оценке и не прерывала с ним отношений. Прежде всего, Густаф Грюндгенс был знаменит еще до женитьбы на ее дочери, к тому же он имел успех на Арчисштрассе, что также делало его желанным зятем. Альфред Прингсхайм находил этого экстравагантного зятя-художника семьи Манн куда симпатичнее педантичного, хоть и довольно благополучного собственного зятя и не делал из этого тайны. Как выяснилось позднее, он в общем-то правильно оценил этого человека: во время мюнхенских гастролей в 1934 году Густаф Грюндгенс остановил свой известный всему городу лимузин у дома на Максимилиан-платц, чтобы поприветствовать двух пожилых евреев, которых все уже давно избегали.
Свадьбу праздновали 24 июля 1926 года, в Катин сорок третий день рождения, в отеле „Кайзерин Элизабет“ в Фельдафинге, что на берегу озера Штарнбергер. Друг дома Зюскинд произнес спич в честь матери невесты, которая уже смирилась с замужеством дочери как данностью, но отнеслась к такому шагу не без скепсиса: „Ну как брак? Достойный или терпимый? Поздравь Густафа соответственно тому или этому“.
Да, Мидяйн любила острое словцо. Иногда она впадала при этом в снисходительный и небрежный тон, иногда — во взволнованно-патетический, особенно в тех случаях, когда разговор касался возвышенных тем, как то: уплаты налогов, автомобильных аварий или — и такое тоже случалось — громкого семейного скандала: „Накануне Нового года на Арчисштрассе произошел ужасный конфуз. Петер Прингсхайм [брат Кати Манн, физик] и отец непочтительно высказались о Шопенгауэре; отец, всю свою сознательную жизнь на дух не переносивший Шопенгауэра, поскольку тот даже слышать не хотел о математике, понятия не имел, что наш Волшебник является горячим приверженцем философа. Ничего не подозревая, папа заметил Петеру, который стал критиковать Шопенгауэра, что, мол, стоит ли так шуметь из-за подобной ерунды. Наш Волшебник побледнел, его трясло, как в лихорадке, но он сдержался; тем не менее, вечер был испорчен. Но дома Томми разбушевался, он утверждал, что его намеренно оскорбили и унизили и что на Арчисштрассе это проделывают уже в течение двадцати лет. И вообще он столь нелицеприятно высказался обо всем нашем семействе […], хотя к тому не было ни малейшей причины — мне даже трудно было это слушать, я потом всю ночь не сомкнула глаз и была близка к обмороку. В последующие два дня он кое-как успокоился, но его ненависть к дому на Арчисштрассе остается незыблемой […], и я усматриваю в этом выпад лично против меня и теперь не знаю как мне быть“.
Но на этом все беды не кончились. Ее ожидало еще одно потрясение. „Позавчера поехала на машине в центр города, все было прекрасно, и, конечно, я не могла не восторгаться своим прямо-таки божественным вождением, да и было отчего: через Штахус[69], мимо вокзала несколько раз блестяще проехала по узким улочкам с многочисленными поворотами“. А по дороге домой гора пакетов, громоздившихся на сиденье рядом с водителем, рухнула, и ка-кие-то из них угодили под сцепление. Пытаясь достать их, Катя, видимо, отпустила руль, и тут-то все и произошло. „К моему неописуемому ужасу машина за какие-то доли секунды влетает на тротуар и врезается в стену дома. Слава богу, на улице не было ни души, и я никого не задавила; в конце концов, и машину не сильно покорежило: с оглушительным грохотом разорвало шину, грязезащитное крыло всмятку, погнулась передняя ось и так далее“. Страховщику придется раскошелиться, но это решаемая проблема, а вот что скажет наш Волшебник, еще неизвестно.
Драматизм и трагикомедия — абсолютно в духе семейства Прингсхайм! В письмах Кати Манн снова и снова встречаются блестящие пассажи, в которых нередко за шутливым тоном скрывались раздражение и недовольство: „Бессовестный Самми [имеется в виду издатель Томаса Манна Самуэль Фишер, к которому Катя, по ее же собственным высказываниям, хорошо относилась]. Он так обсчитал нас при расчете, что нам придется едва сводить концы с концами, поэтому о покупке нового автомобиля и думать нечего“.
Однако не только какие-то происшествия и ситуации, но и друзья не избежали язвительной характеристики Кати, все равно, о ком шла речь: о „нашем Герхарте“ (имеется в виду Герхарт Гауптман), которого, к сожалению, так оскорбил портрет Пиперкорна[70], что Волшебник опять ужасно рассердился („Очень грустно, когда кто-то думает, будто его предал любимый им господин Манн“.), — или о не всегда любимом Хуго фон Гофманстале: „Если говорить о Хуго, то он производит тут в [Зальцбурге] впечатление
