Анисим Гиммерверт - Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось

Читая очерки об известных вокалистах, слушая их рассказы в эфире, удивляешься редкому единообразию начала их творческого пути, тем первым шагам, которые они делали, выйдя из отчего дома, где пели чуть ли не все — и мама, и папа, и дедушка, и бабушка, и тетя в деревне, знаменитая на всю округу певунья. Значит, человек, будущая знаменитость, уже с рождения носил в себе певческий талант. Ему оставалось только его обнаружить, обнародовать и затем — шлифовать. Вот тогда-то и начинается самодеятельность.

В биографии Майи Кристалинской было одно исключение из общих правил начинающих вокалистов: в ее доме никто не пел, ни мать, ни отец, и в деревне тетки-певуньи не было. Правда, пела Лилия Ильинична в Москве, и даже в театре, но голос у нее был маленький, к тому же теткой она была не родной, а двоюродной. Но кто знает, может быть, ее певческие гены передались Майе?

Студенткой-первокурсницей, поступив в МАИ, Кристалинская пела на студенческих вечеринках и вечерах. Первые не были так уж часты, для них требовался повод — окончание сессии, красный день календаря, встреча Нового года Вечеринки бывали в складчину: собирались на квартире одной из сокурсниц, в просторной комнате за столом, за бутылками «Гурджаани», винегретом, селедкой, бутербродами с красной икрой — дешевле ничего нельзя было придумать. Собиралась шумная и певучая компания, пели студенческие песни, как правило — под гитару.

В Москве «ходило по кругу» много таких песен, их студенты распевали не только на вечеринках, но и в турпоходах, в автобусах, везущих их на картошку. На мелодию какой-нибудь известной лирической песни неизвестным солдатом поэзии слагались новые, иронические стихи, и теперь эта песня относилась уже к народному творчеству.

Например, в самом начале пятидесятых на мелодию утесовской «Если любишь, найди» со словами: «В этот вечер, в танце карнавала, я руки твоей коснулся вдруг, и внезапно искра пробежала в пальцах наших встретившихся рук…» — был написан следующий текст; «Помню мезозойскую культуру, в шалаше сидели мы с тобой, ты на мне разорванную шкуру зашивала каменной иглой. Я сидел, немытый и небритый, нечленораздельно говорил, в этот день топор из неолита я на хобот мамонта сменил..» И т. д. Возможно, песня эта сочинена не только безвестным поэтом, но и историком.

А вот вечера — это уже другой сорт развлечений и отдыха. В отличие от камерных, домашних, они носили более строгий характер и уж непременно проходили под идеологической кожурой; развлекаясь, не нужно забывать текущий момент. Учитывая, что вечера устраивались под праздник — энной годовщины Великой Октябрьской или ко дню, который определялся односложными словами «мир, труд, май», то никаких вольностей не полагалось.

…Непрерывный поток тяжелых, неповоротливых слов лился на заглохший, замерший в креслах зал институтского клуба, собравшиеся сидели с деланным интересом на лицах, все, что говорил невзрачный человек на трибуне, опуская очи в текст, было известно из передовой «Правды», ее никто не читал, но накануне усердно проработали на семинаре по марксизму, слова были скучные и гладкие и катились как бильярдный шар, но до лузы — ушей слушателей — не доходили, туда их не пускали. В зале царила скука, трибуна старалась, а кресла ожидали перерыва, и наконец — вздох облегчения, его накрыли бурные аплодисменты, а затем грохот стульев и столов, торопливо убираемых со сцены за закрытым занавесом — разгружается торжественная часть, выносится в подсобки, где до следующего праздника ее никто не тронет, но вот останется незыблемый транспарант над сценой с незыблемым лозунгом: «Да здравствует великий Сталин!»

Концертная часть не менее скучно плывет в русле доклада, но только в самом начале, пока не задул свежий ветер искусства в паруса концерта.

На сцене читает стихи «на тему момента» явно преуспевший в этом деле студент в строгом костюме и при галстуке. Стихи — серьезные, и вид у чтеца — тоже серьезный.

Подписываю воззваниеКомитета Защиты мираПротив черного атома смерти,Против злобы тупых банкиров.Мать, что трех сыновей потеряла,Инвалид, ослепленный войною,Школьник, кончивший десятилетку,Ставят подписи рядом со мною…

(Накануне Майя с Валей — они были в числе организаторов вечера — решили раздобыть «свеженькие» стихи и позвонили, по своему усмотрению, поэту Льву Ошанину. Поэт был явно польщен звонком, пригласил студенток к себе, угостил их дорогими конфетами и новыми стихами, еще нигде не напечатанными. Валя их тут же переписала на листок — запачканный кляксами, когда-то синенький, он и теперь хранится в ее архиве, — и гостьи ушли, окрыленные: подумать только, настоящий поэт принимал их у себя дома!

И конечно, никто не мог предполагать, что следующая встреча Кристалинской и Ошанина состоится спустя десять с лишним лет, когда Майя будет уже известной певицей, а Ошанин приумножит свою известность благодаря песне. И последний концерт в жизни Майи тоже будет связан с его именем.

В общем, в этих подписях была и «жажда жизни», и «гнев народный» к продажным капиталистам и к тем, кто «по двум океанам гонит бомбовозы», и «голос сердца» героев, поднимающихся к коммунизму по ступенькам великих строек, и, конечно, «верность Родине величавой»,

Нерушимая воля народаИ родного Сталина слава.

Слушая стихи, наиболее эрудированные студенты в зале вспоминали бессмертные слова великого пролетарского вождя: «Не знаю, как насчет поэзии, но насчет политики — правильно».

А вот далее, когда поэт под аплодисменты воодушевленно-скучного зала удалился, на сцену вышло искусство. Свое собственное, самодеятельное, студенческое. Выпорхнула бабочкой худенькая первокурсница в красном платье — момент обязывал соблюдать скромность и в то же время политическую зрелость в туалете. Зазвучал рояль, немного расстроенный, но вполне приличный для того, чтобы услышать «Весенние воды» Рахманинова.

Программа концерта теперь покатилась повеселее. Ведущий с копной каштановых волос (конферансье его назвать было нельзя, в век Смирнова-Сокольского, Гаркави и Алексеева это была особая профессия, ею могли в совершенстве овладеть только остроумные и находчивые люди, умеющие выйти не только с заранее заготовленной шуткой или репризой, но и выстрелить экспромтом) объявил следующий номер, и на сцене появился с коротенькой флейтой-пикколо молодой человек в расшитой рубашке, по случаю исполнения народной музыки подпоясанной ремешком, — то ли украинской была рубашка, то ли молдавской. Но когда артист заиграл, сомнений не оставалось: рубашка — молдавская, флейта закрутила молдовеняску, карусель двинулась вперед, убыстряя бег, а когда сил уже не было и она, устало пожаловавшись залу, затихла, из горлышка флейты выпорхнул «жаворонок», и после каскада звуков — это был его жавороночий смех — улетел восвояси.