Заходер и все-все-все… - Галина Сергеевна Заходер
Лягушка жерлянка начала «отмерзать», и куда ее деть, я не мог решить: пища — холод.
Весной все быстро растет, а быстрее всего — заборы и скамейки (если их не убрали на зиму).
Весело-весело
Птичка щебечет.
Знает — Господь ее
Всем обеспечит.
Когда кормишь синичек тем, что они больше всего любят, — их не увидишь на кормушке. Любят они больше всего семечки. Может, именно потому, что уж очень удобны. Цап и улетел, и не надо находиться в таком страшном месте, где за окном нет-нет да появится «ОН» — великий синицеед?
Комар пищит, подлец, так жалобно, словно взаймы просит.
Елки-палки! Караул!
Трах-т арарах!
Кошмар! —
Это к нам летит комар!
Должна сказать, что Борис пугался даже отдаленного жужжания. «Опять напустила комаров», — обычно говорил он мне при появлении самого первого в сезоне кровососа.
Учредители Международной писательской программы 1986 года в штате Айова Paul Engle и его жена Hualing пригласили писателей, участников программы, на день рождения одного из своих детей.
Вышли на воздух в сад. Хозяйка объяснила, что нет дня рождения без бычка. Суть в том, что бычка на веревке привязывают к дереву одним концом, второй — держат люди на балконе и «управляют» привязанным бычком. Тебе (всем по очереди) завязывают глаза и дают палку, и ты должен его хлопнуть. Первым отличился сам Энгл, потом нигериец в живописном национальном костюме. Я нудил — не люблю обижать животных. Все же заставили. Я его погладил, чем вызвал дружный добрый смех.
В заметках, посвященных описанию американской квартиры, в которой жил, Борис упоминает о «животных», населяющих ее:
Время от времени в кухне или в ванной видишь… тараканов. Они здесь страшно пугливы, и не без оснований: такие хлипкие, что, едва прикоснешься, распадаются на составные части. Даже жалко…
Наш Краш
1968 год.
16 июня в нашу калитку постучались две девочки. У одной из них в руках — птенец вороны, у другой — банка с дождевыми червями, приданое малыша.
Так появился у нас этот вороний подлетыш. Возможно, не подбери его девочки, родители отыскали бы своего птенца. Девочки знали, что всякую живность можно приносить к нам: у нас примут.
Новичка выпустили на террасу. Собаки, особенно Дар, очень удивились. Воспитанный доберман для знакомства, как и полагается у собак, произвел контроль под хвостом, а дворовая Катька просто попыталась вырвать его. Нам пришлось запихнуть птицу в клетку и подумать — чем накормить гостью.
Борис на всякий случай заглянул в книгу Грабовского, которого сам переводил, и почерпнул важные сведения о рационе ворон. Оказалось, как мы и думали, они едят все. Однако ничего из этого «всего» птенец не соглашался принять иначе как из нашего «клюва». Он словно не понимал, что делать с пищей. Пришлось на первых порах клюв заменить пинцетом. Дело пошло на лад. Я даже почувствовала себя вновь кормящей матерью. Назвали вороненка Крашем.
Борис вел нечто вроде дневника, день за днем наблюдая питомца, который очень быстро прибрал наши сердца к рукам, то есть крыльям.
Неотразимость просьбы птенца — трепещущих крыльев, разинутого клюва, слабого крика, всего выражения открытости. Доверчивости. Надежды…
Сила слабости? Или, несмотря на бездну, разделяющую птиц и нас, в нас живет «родовая память»?
Галя два раза ночью вставала накормить его грудью. Он очень скоро надоел, особенно утром, когда выяснилось, как он обкак. И на второй день решили выпустить его на участок.
Вечером совесть нас замучила, единственно, что утешало, — он держался мудро возле террасы, куда кошки не ходят, — это собачья сторона.
Катька искупила свою вину.
Прибежала Галя и рассказала, что Пуська сидит в засаде. Что делать?
— Дар! Катька!!
От благородного Дара толку было немного. Но Катя сразу поняла, что от нее требуется. Катя сделала несколько прыжков на задних лапах (овечку), раздался кошачий вопль, и началась дикая погоня. Дар тоже принял участие. Словом, кошке устроили такую баню, что она — будь у нее характер помягче, — и думать забыла бы про вороненка. Но так как Пуся — это Пуся, то на всякий случай ей повесили на шею погремушку — голубую пластмассовую собачку!
По утрам и вечерам слетаются все вороны Болшева и Тарасовки. Громко предостерегают Краша о грозящих ему опасностях, не менее громко уговаривают вернуться на путь истинный и еще громче обсуждают, правильно ли мы воспитываем этого ребенка, нашу внешность, манеры, поступки и т. д.
Любимая игра Краша — в перетягивание каната (травинки) со мной. Причем он почему-то всегда норовит ухватить за корешок, а не за верхушку.
Галя его очень обидела. Играли они в «канат», причем Краш сидел на краю сухой веточки рябины. Коварная дама взяла и захлестнула ветку травинкой и сломала! Краш полетел вниз. Очень обиделся.
Просьбу свою — покормить — он начинает (нежным голосом) всегда оттуда, где сидит: с вишни, высокой ветки клена, крыши, трубы или даже телевизионной антенны. Долго зовет. Все надеется, бедняга, что мы туда к нему прилетим. И только убедившись (в который раз!), что дело безнадежное, слетает на свою кормительную скамейку.
В саду стоит старинная скамья, на спинке которой висят детские погремушки — игрушки Краша. На этой скамье или рядом с ней и происходит кормление.
Тема для сказки (а может, и больше): общая тревога.
Общая тревога (в сообществах различных животных) — первый шаг к состраданию.
(Соиспуг.) Сострах…
Он боится того же, что и я, значит, он тоже?.. Живой?..
Он — тоже «Я»?
Краш топал ногами, возбужденно орал и выплясывал на крыше, видя, что мы с Даром играем «в палочки»… Это его любимая игра — протягиваешь ему палочку, веточку, он отнимает и уносит или, затащив наверх, бросит.
Иногда — честное слово, такое впечатление — он прилетает, просто чтобы с нами поиграть: съест крошку-другую и прекращает, но не улетает, сидит, вертит головкой.
Раздобыл где-то в траве теннисный мяч и играет в «нособол».
…афишировал знакомство
