Заходер и все-все-все… - Заходер Галина Сергеевна

Галина Заходер

Заходер и все-все-все…

Когда б не этот маленький мирок,

Мир для меня бы не был так широк…

…Мы встретились с ним ровно сорок лет тому назад, когда каждый из нас уже прошел через многие испытания.

Судьба, словно торопя, свела нас на пустующем берегу, точнее, на заброшенном старообрядческом кладбище, превращенном в пляж жителями деревни Сорокино, что на Клязьминском водохранилище. Мы сразу досконально разглядели друг друга, после чего нам оставалось так же откровенно обнажить свои души.

Долгие годы и каждый день нашей жизни мы шли друг к другу, и даже сейчас, когда его нет, я продолжаю свой путь к нему — проговаривая его стихи, перебирая летучие странички черновиков, расшифровывая записи дневников — и создавая эту книгу.

О нем, о себе. О нас с ним…

I

Интересно, все прекращается

Или он в кого-то превращается?

Час прекращений

или час превращений?

Перед глазами стоят три наших с тобой — последних — дня.

На 5 ноября 2000 года, в канун так называемых Октябрьских праздников, к нам попросились гости. Трое хороших друзей: Алла Гербер, Татьяна Куинджи и Александр Дорман.

Мне не очень нравилось твое состояние и, по правде говоря, казалось, что лучше нам побыть одним. Но у меня хватило разума не отказывать гостям — ты любил посидеть в компании друзей.

Накануне я поехала за продуктами. Отправляя меня, ты, как и частенько до этого, сказал:

— По секрету от моей жены, купи для нее цветов, да побольше, не жадничай!

В цветочном магазине я увидела на прилавке оборванную темно-красную розу. Ее можно поставить в бокал на наколку. Попросила продавщицу продать ее.

Она задумчиво посмотрела на меня и сказала:

— Да берите так.

Дома я составила натюрморт из старинного фолианта с розой и сфотографировала цифровой камерой — технической новинкой, последней любимой игрушкой Бори.

— Ну, что ты сегодня наснимала? — неизменно спрашивал вечером Борис, и мы с увлечением печатали новые снимки: интерьер, струю дождевой воды, падающей в бочку, плавающий в ней осенний лист. Закат солнца. Просто небо. Словом, то, что могла сделать, не отходя далеко от дома, чтобы как можно меньше оставлять Бориса одного.

Печатал снимки на компьютере Боря, а я, восторгаясь его технической эрудицией, бегала вокруг: выбирала подходящую бумагу, вставляла ее в цветной принтер, вытаскивала готовую фотографию, еще тепленькую, и мы вместе восхищались результатом, удивлялись красоте природы, интерьера, который так неправдоподобно хорошо выглядел на снимке.

— Как же красиво у нас, как мы хорошо живем! — говорили мы в один голос.

Вечером, как обычно, ты напечатал последний снимок — фолиант с розой. Последний…

Через три дня тебя не стало. Роза в тот день вдруг сразу стала черной.

С этого дня я разлюбила красные розы.

Воскресный день 5 ноября начался не совсем обычно.

Утром Боря спросил меня, делать ли ему зарядку, пояснив: «Почему-то не хочется». Я поддержала его, посоветовала пропустить денек.

В душ он все-таки отправился. После душа, надев свежую футболку, дикий свекольный цвет которой его раздражал, чтобы смягчить огорчение, бодро сказал:

— Я сегодня в королевском пурпуре.

Мне по-прежнему не нравилось состояние Бори, хотя оно не было пугающим. Последнее время он иногда, глубоко вздохнув, произносил что-то вроде «когда же конец», но это бывало секундной слабостью. Обычно такие мгновения он перебивал какой-нибудь веселой песней. Например, такой:

Пел нарочито громко, словно пытаясь себя подбодрить…

Надо сказать, он был чрезвычайно музыкальный человек, и красивый голос его, даже когда он пел такую легкомысленную песенку, вызывал у меня вполне «женскую» реакцию.

— Тебе слышно? — кричал Боря, если я не была рядом.

— Слышно, слышно, — отвечала я.

— Тебе весело?

— Весело!

Хотя в тот день мне было совсем не весело…

Как всегда, после завтрака, который он почти полностью проигнорировал, пошел… (я написала «пошел», хотя ходить, даже на костылях, ему было мучительно — уже долгое время у него болели суставы ног)… поехал на инвалидной коляске в кабинет к своему любимому компьютеру. Почти сразу же оттуда зазвучала прелюдия Шопена.

И опять тот же вопрос: «Тебе слышно?»

Работа за компьютером доставляла ему радость. Боря, казалось, тут же забыл о плохом самочувствии. Последнее время он много занимался подготовкой к печати неизданных стихов и переводов своего любимого Гете.

Несмотря на волнение, связанное с нездоровьем Бориса, праздничный обед у меня был готов. На рояле стояли цветы, купленные мною «для его жены», роза в бокале не предвещала никакой беды. Стол был накрыт. В графине зеленела охлажденная, свеженастоянная на травах «заходеровка».

Гостей ждали к обеду, который, как правило, начинали в три часа. Боря выехал на своем «кресле». Принес только что отпечатанные новые стихи, положил их возле себя, на телефонный столик. Обычно он сидел лицом к двери террасы. Дверь у нас застекленная, и ему хорошо видно все происходящее перед террасой или на ней, сам он и встретил гостей, прибывших вовремя.

Сразу же сели за стол.

Я подошла к трюмо, чтобы поправить прическу, и услышала слова Аллочки:

— Боря, хватит уж смотреть только на Галю, ну красивые у нее волосы, красивые.

Обернувшись, поймала его взгляд, такой родной.

Этот обед проходил в какой-то особенно теплой атмосфере. Все мы любили друг друга. Было необыкновенно весело. Обычные тосты теперь, издалека, кажутся тоже особенными. Да, в общем, так и было. Я почувствовала к мужу прилив нежности такой силы, что, возможно, впервые при всех призналась в любви к нему. Я сказала, что мне повезло: у меня самый лучший — во всех отношениях — Мужчина на свете.

— Я тебя очень люблю, Боря.

В ответ он поцеловал мне руку.

Выпили за моего любимого. Именно «за него». Боря, осушив первую рюмочку за меня, больше не пил и не прикоснулся к обеду, отломив только кусочек свежего бородинского хлеба, который привезли гости.

Я пошла на кухню, чтобы принести десерт, оставив компанию в самом веселом расположении духа.

Вдруг наступила тишина. За мной прибежали: «Галя, Боре плохо…»