Заходер и все-все-все… - Заходер Галина Сергеевна

В тот год я поехала со своим тринадцатилетним сыном Андреем и нянькой, которая заодно отвозила гостившего у нее племянника в их родную деревню на Волге, недалеко от местечка Родня. Со времени знакомства с Борисом прошло два года. Наши отношения зашли довольно далеко, но не настолько, чтобы мы оба представляли свое совместное будущее. Его брак, судя по всему, терпел крах, хотя формально еще существовал. Мой — распался, но это случилось еще до встречи с Борисом.

Боря хотел знать, как я добралась до места, как отдыхаю. Я, оглядевшись, немного отдохнув, отправила ему письмо до востребования, как он попросил. В моей записной книжке сохранился адрес: Москва, К-45, до востр. Б. В.

Запомнились несколько эпизодов моего пребывания в этом дивном уголке (лишенном элементарной цивилизации, даже электричества), о которых я ему и рассказала в своем — тоже единственном — письме. Оно не сохранилось, но сохранились записи, которые я вела в те дни просто от нечего делать.

Мы везли с собой все продукты: сахар, крупу, масло, консервы, даже селедку — таким образом, у нас помимо моего чемодана было несколько ведер, рюкзак, большой бидон и непременная авоська. Ехали с несколькими пересадками и каждый раз долго пересчитывали вещи и детей. В конце концов Андрей предложил радикальное решение этой проблемы: так как мы везде едем до конечной остановки, будем выходить последними и брать то, что останется. Так и поступали.

На последнем этапе наш караван погрузили на моторную лодку, которая и доставила нас к деревеньке, расположившейся на высокому берегу Волги. По дороге, во время дозаправки мотора горючим, лодку сильно качнуло, и мой чемодан тихонько, не спеша, сполз в воду и поплыл. К счастью, удалось изловить беглеца, но когда мне пришлось тащить его от реки в горку, я почувствовала, что утопленник успел сильно нахлебаться воды. Совершенно выдохшаяся от непосильной ноши, услышала от мужичков, сидевших на завалинке:

— Вот уж ничего не скажешь: женщина, но красивая.

Эта фраза так и прилепилась ко мне — Боря частенько, как-то особенно подчеркивая интонационно, называл меня: Женщина, но красивая.

Войдя в избу, услышала снова:

— Это Андрюшина мама? Батюшки, и совсем-то на бабу непохожа.

Так меня оценила деревня…

(Большой соблазн вспомнить еще один эпизод, чем-то похожий на эти, только уже из настоящего. Осенью 2002 года, когда я возвращалась после отдыха на Средиземном море, турецкий таможенник, рассматривая мой паспорт, как-то подозрительно смотрел то на меня, то на документ. Наконец привлек мое внимание к дате моего рождения. Возвращая паспорт, воздел руки и почтительно произнес: «О! Мадам!» Уверена, что Борис и эту реплику использовал бы по назначению.)

…В деревне я все же постепенно превращалась в настоящую «бабу». Ходила босиком, в зеркала не смотрелась, да и бесполезно: они были все кривые. Косметику не употребляла, а расческой пользовалась только по утрам, чтобы вычесать сено, набившееся за ночь на сеновале. Упразднила из повседневного обихода лишнее белье, а загорая — все остальное. Бабушка, патриарх этой семьи, осматривая меня, пока я смазывала простоквашей обгоревшие с непривычки места, сказала: «Ишь, тело-то какое красивое, только вот жопу совсем сожгла». (И то правда.)

А я, одна-одинешенька на реке, чувствовала себя совершенно Евой в раю. Вот только сильно не хватало Адама. Отдохнувшая, распаленная солнцем, лежала и мечтала о встрече с ним, когда наконец вернусь.

В воде плескались какие-то чудовищного размера рыбины (и почему наши рыболовы приносят мелочь?). Одна из них — большая черная, с узкой головой — выскочила из воды и сделала несколько бросков метров на шесть, как мне показалось, со скоростью пули. Потом еще долго расходились круги по воде. Я решила, что это щука.

На противоположном берегу Волги купались мальчишки. Слышу радостные детские голоса:

«.. .... мать!» Да, да, это самое.

Мне совсем не скучно одной. Пишу, вяжу, стираю, вспоминаю свою жизнь до встречи с Борисом.

Имея хорошего во всех отношениях, порядочного мужа, я разочаровалась в браке, не получив того, что предназначалось испытать от природы. Не задумываясь, не понимая причины разочарования, чувствовала отсутствие чего-то важного в жизни. Его пуританское воспитание постепенно отучило меня от естественных проявлений нежности, женственности. Особенно это сказывалось на нашей сексуальной жизни. Тогда не принято было считать подобное важной составляющей семейного счастья. Несмотря на это, я родила двух детей.

Отсиживание положенных часов на работе, славные мальчики, удивительно хорошая нянька, поездка в столицу за продуктами, когда обратно волочешь две полные тяжеленные сумки, потом стирка на четверых. Нормальная семейная жизнь. Образцовая семья. Ночью, уставшая, только и мечтаешь, чтобы выспаться, — и слышишь разочарованное: «Ну какая ты женщина…» Чувство вины за свою неполноценность…

И только изредка, когда бывали вместе с мужем в гостях и кто-нибудь обратит на меня внимание, муж, перехватив чужой взгляд, сам взглянет на меня словно свежим глазом, и зажжется в нем что-то вроде восхищения, как прежде. Но это ненадолго. И опять будни без нежности, отношения только по обязанности.

Возможно, прожили бы мы так долго и счастливо, не увлекись я — совершенно внезапно и безоглядно. Увидела однажды (назовем его Артемом)… и вдруг почувствовала, что пропала. Мир изменился. Это было словно наваждение. И услышала ласковые, нежные слова, о которых стосковалась, и даже те ночные, но совершенно с другой интонацией: «Какая же ты женщина!»

Испытала то, в чем до этого отказывала мне природа. Я стала женщиной. Жизнь преобразилась. Возможно, я бы еще одумалась, семейные обязанности взяли бы верх, но…

Словно в наказание мне, судьба отбирает у нас младшего сына.

Брак распался. Несмотря на крах семейной жизни, мы были хорошими родителями и сохранили между собой теплые, дружеские отношения. Муж вторично женился. Мы встречались у нашего сына, вместе радовались двум нашим внукам. Третьего он не дождался… Я навестила его в больнице, когда он тяжело заболел. Словно бы прощаясь, поговорили, посожалели, что не справились с нашим браком…

Я втянулась в деревенскую жизнь, и казалось — другой и нет на свете. Ложились спать, когда наступали сумерки, вставали с петухами.

Шила хозяйской дочке наряды, вместе со всеми собирала грибы, встречала скотину, возвращающуюся из стада.

«Скотина идет!» Этот сигнал обычно подавал Андрей. Я непременно подходила к окну, чтобы не пропустить это зрелище. Впереди шествует баран Борька, за ним остальные девять его соплеменников, тоже все Борьки, независимо от пола и возраста (что меня смешило и слегка обижало: нечего именем моего милого называть овец!). Последней, не спеша, идет корова Рыженька, которая сразу признает меня, сует голову прямо в окно и слизывает хлебные крошки с моей ладони.

Но самая замечательная личность здесь — кот Матрос, черно-белой, похожей на тельняшку, полосатости. Сначала он проявлял невероятную застенчивость — завидев новеньких, прятался в грядках. Но когда Андрей поймал рыбку и угостил его, он впал в другую крайность: стал назойливо требовать повторения, а если не получал своей доли от улова, добывал ее сам. Ему были подвластны шкафы, запертые на вертушку, которую он с легкостью поворачивал, крышки с тяжелым камнем (для надежности), даже кладовки, куда у него были свои тайные ходы. Каждый день после улова кто-нибудь, ехидно улыбаясь, сообщал: «А Матрос опять рыбу сожрал». Ел он, правда, не один, а приводил на пиршество кошечку, «полюбовницу», как называла ее бабушка.