Франсуаза Саган - Не отрекаюсь…

Какое определение вы бы дали писательству?

Сочинять то, что уже знали… Собрать воедино все свои слабости – ума, памяти, сердца, вкуса и инстинкта, как если бы они были оружием… И бросить их на штурм «ничего», белого листа, который то и дело предлагает нам наше воображение.

В каком возрасте вы начали читать?

Еще года в три я брала книгу и гордо расхаживала с ней по дому… иногда держа ее вверх ногами. Думаю, мне очень хотелось покрасоваться! Мама никогда не читала мне сказок перед сном. Я этого терпеть не могла и до сих пор не могу. Наверное, потому, что мне претит все нереальное, выдуманное. А вот романы Клода Фаррера[34] я обожала, думаю, за их экзотику, но она и их мне не читала. Вообще, родители никогда мне не говорили «Не читай того, бери пример с этого». И я читала все, что попадалось под руку. В определенный период моего отрочества для меня много значил Камю, даже больше, чем «Шейх и его лошадь», эту книгу я девчонкой читала запоем, вот только автора забыла.

А сегодня вы много читаете?

Читаю все время, даже когда пишу. В этом случае (когда у меня очень мало времени!) я, конечно, не обращаюсь к высокой литературе, предпочитаю «Черную серию»[35]. Проработав несколько часов без перерыва, я отдыхаю за чтением. Доверить думы кому-то, кто думает за вас, особенно если речь идет о яркой книге, – для меня лучший отдых. Обожаю читать, это вселяет в меня оптимизм.

А иногда и ревность?

Когда книга мне нравится, я слишком довольна, чтобы ревновать. Завидую – вот более подходящее слово. Но все же преобладает ощущение счастья, когда, например, я открываю для себя «На маяк» Вирджинии Вульф, которую до сих пор находила нудной, когда перечитываю «Красное и черное» или Пруста… Перечитывать я люблю еще больше, чем читать.

Что вы покупаете в книжных магазинах?

Что придется, я все сметаю, покупаю каждый раз две-три книги из «Черной серии», зарубежные романы, много переводов американской и английской литературы. Я обожаю Айрис Мердок, Сола Беллоу, Уильяма Стайрона, Джерома Сэлинджера, Карсон Маккаллерс, Джона Гарднера… И Кэтрин Мэнсфилд. Мне очень понравилась книга Энтони Берджесса, который обычно наводит на меня тоску, посвященная Сомерсету Моэму: «Силы земли», она меня изрядно повеселила. Это так же уморительно, как «Зеленая кобыла» Марселя Эме. «Записки Пиквикского клуба» Диккенса, книги Ивлина Во тоже полны гениальных сцен, от которых я покатываюсь со смеху.

Кого из французских авторов вы любите?

Пруста, конечно же, Пруста я регулярно перечитываю и неизменно нахожу у него что-то новое. Тогда я возвращаюсь назад, перелистываю страницы, читаю заново. Каждый раз мне открывается еще тот или иной аспект, которого я не замечала прежде, и я знаю, что всегда буду возвращаться к этому писателю.

Еще «Пармская обитель». Ах! Стендаль!.. А вот Флобера я недолюбливаю, уж слишком он «мачо». Прежде всего, я нахожу его женские образы односторонними. Он не желает улавливать нюансы и тонкости слабого пола. Его чересчур мужские описания раздражают меня донельзя. Решительно это не мой автор. Первым писателем, изобразившим умную женщину, был Стендаль. До него все женщины рассматривались как объекты желания или шлюхи. Он действительно одним из первых разрушил этот архетип. И слава богу!

Еще я люблю Мопассана, как все.

Ближе к нам – Кокто, я всю жизнь перечитываю его стихи.

Вернемся к Прусту. Что вы в нем любите: его мир, дистанцию между этим миром и тем, в котором живете вы, его стиль?

Я люблю всю ткань повествования, все, что он говорит о людях, о поведении людей, о человеческой психологии, люблю у него такое подробное, я бы сказала, дотошное развитие характеров. Люблю его за то, как настойчиво он до всего докапывается, все вылущивает в человеческом существе. В этой страсти мне видится что-то исключительно нежное.

Для вас Пруст – это больше люди или среда?

Люди, конечно. Среда – отнюдь не главное, главное – одиночество и усилия, которые предпринимают люди, чтобы сломать эту стену. У Пруста все в поиске: ищут кого-то, с кем можно было бы хоть немного разделить жизнь.

Для вас это вопрос?

Да. Как и для всех. Я не могла бы назвать многих людей, смирившихся с жизнью в одиночестве. Кроме, может быть, великих. Не знаю.

Есть ли какое-нибудь литературное течение, или школа, или среда, к которым вы, на ваш взгляд, близки, или вы решительно ставите себя вне всяких течений?

Нет, я не ощущаю принадлежности ни к какому течению, да и не думаю, что в наше время найдется много литературных течений. Писатели во Франции очень разобщены, каждый сам по себе.

Вы были знакомы с новым романом и в каком-то смысле пережили его. Какие у вас отношения с Роб-Грийе?

Я люблю некоторые его книги. Не все. Книги Маргерит Дюрас я тоже любила. Она прежде всего великая романистка.

Вы читали популярных романистов, мастеров романа с продолжением прошлого века?

Я читала Александра Дюма, Мишеля Зевако, его серию о Пардайяне, Эжена Сю.

Вы находите их талантливыми?

Да, очень. Это так забавно. Чувства юмора у них не отнять. Я представляю их себе школьниками, хохочущими над приключениями своих героев. Есть в их романах заразительное веселье, и в них чувствуется полное взаимопонимание с читателем.

Джойс много значит для вас?

Вовсе нет. Мне безумно трудно его читать. Я читала «Дублинцев» – книга замечательная, но герметичная.

Что вы думаете о внутреннем монологе у Джойса?

Монолог Блума – большое открытие. Я оценила этот новаторский прием, но книги Джойса, как правило, просто выпадают у меня из рук.

Кто вам нравится в современной французской литературе?

В последние годы я читала мало хороших французских книг. А между тем у нас есть очень одаренные авторы. Бернар Франк – настоящий писатель, может быть, лучший; Франсуа-Оливье Руссо, очень недооцененный, написал превосходные романы. И Жак Лоран: его «Стендаль» – чудо, и он написал лучшую повесть о безработице, какую я когда-либо читала. Она называется, кажется, «Мутант», вышла в безобразной кричащей обложке, но книга интереснейшая.

Ну, а Сартр – особая статья; он меня трогает, потрясает и восхищает как писатель и как человек. Писатели-романисты склонны замыкаться на себе, только о себе рассказывать, только собой интересоваться. Отнюдь не таков был Сартр. Знаете, писать – увлекательный и небезопасный путь. Он требует гордости, жизнеспособности, ума, силы. Писатель добровольно бросается в горнило, горит, а потом выходит измученный, выжатый, как лимон, еле живой. Так что надо много сил, чтобы еще интересоваться людьми. Я-то априори склонна считать, что люди интересны.