Державин - Олег Николаевич Михайлов
Вместо ответа князь скрипуче сказал:
— Примите-ко у сей престарелой женщины ее просьбу и изложите экстракт. Право, отбою нет от просителей!..
Старуха в перепелястом платке с робостию подала прошение — Державин пролетел его взглядом:
— Дело-то очевидное, ваше сиятельство, хоть письмо и слепо написано! Все тут отверзто и ясно. Опекун, пакостник, малолетних наследников вчистую охапал. Даже все сундуки и комоды ошарил.
Князь взял бумагу, собственным обозрением неспешно ее проверил и положил пред себя на столике:
— Желаемое место ваше!..
Александр Алексеевич Вяземский, сын флотского лейтенанта, происходил из древнего, но захудалого рода и сделал карьеру благодаря собственному упорству, ловкости и жестокости. Это был враг нововведений, душитель работных людей, восставших в 763-м году на сибирских заводах, опытный царедворец и политик. Не токмо государственного таланта, но толики даже малой сметливого и живого ума у него не имелось; недаром современники обидливо именовали его не иначе как «свинцовой головой» и человеком «с осиновым рассудком». Даже Екатерина II, слушая путаные словесные доклады Вяземского и не желая учинять ему за околесицу попырку и журьбу, почасту изволила приказывать: «Князь Александр Алексеевич! Вели это написать да подай мне».
Она знала, что Вяземский собственноручно ничего не составит, и это будет написано толковыми повытчиками и столоначальниками его канцелярии — А. И. Васильевым, Л. С. Алексеевым, Д. П. Трощинским или А. С. Хвостовым.
Вяземский упрочил свое положение, когда породнился с одним из знатнейших родов — с князьями Трубецкими. Женившись на княжне Елене Никитичне, дочери бывшего при Елизавете Петровне генерал-прокурором Н. Ю. Трубецкого, Вяземский вошел в верхи российской знати, образовавшей своего рода общество в обществе.
В течение двадцати девяти лет Вяземский оставался одним из наиболее влиятельных государственных деятелей, соединяя в лице генерал-прокурора обязанности трех министров: юстиции, внутренних дел, финансов и сверх того был начальником тайной полиции.
Первому сближению Вяземского с Державиным скорее всего содействовал Херасков, сводный брат Елены Никитичны по матери. Позванный к князю на свадебный бал Державин с тех пор часто бывал у него, проводя с ним время в модной тогда игре в вист. И хотя в ней счастливо играть не умел, но платил всегда исправно и с веселым духом, чем Вяземскому понравился и приобрел его благоволение. Князь был охотник до французских романов, и Державин вечерами читывал ему подобные книги; случалось, что за ними и чтец и слушатель дремали. Но особой благосклонностью пользовался поэт у княгини Елены Никитичны, имевшей на него свои виды.
В те поры на Мишином острове, принадлежащем президенту камер-коллегии Мельгунову (потом остров купил И. П. Елагин й дал ему свое имя), устраивались с самой весны веселые пикники на природе. Музыка, песни, бенгальские огни придавали им полное очарование. На один из пикников, в предпоследний день масленицы, Державин прихватил с собою приехавшего из Саратова Петра Гасвицкого, бывшего уже секунд-майором.
Еще лежал по лесам ноздреватый апрельский снег, а на проталинах расставлены были палатки из дорогих турецких шалей. Гостей встречала костюмированная прислуга: женщины наряжены были нимфами, наядами, сильфидами, дети — амурами.
Гасвицкий смущался, прятал красные ручищи в карманы кафтана пли начинал напряженно раскланиваться вослед Державину, кого-то все высматривавшему середь гостей, разодетых по последней моде. Дамы особенно оживляли вид пикника нарядами, красочность и блеск коих были обязаны тонкому вкусу парижских артизанов — «а-ла-бельпуль», «прелестная простота», «расцветающая приятность», «раскрытые прелести». Иные носили на голове уборы на манер шишака Минервы или по-драгунски, другие — левантские тюрбаны и уборки из цветов.
— Да ты никак свиданьице кому тут назначил? — пробасил Гасвицкий, заметив, как вертит головою его друг.
Державин сжал его толстую, словно лядвие, руку:
— Признаюсь тебе, мечтаю стретить здесь одну девицу… Я ее уже видел дважды — в первой раз в доме господина экзекутора Козодавлева, а вдругорядь на театре. Как хороша! Только бледна очень…
— Да кто ж она, ежели не секрет?
— Дочь бывшей кормилицы великого князя Павла Петровича госпожи Басгидоновой…
Заиграл скрытый в шатре оркестр, и стройно и согласно полилася необычайно звучная музыка.
— Что это, братуха? — встрепенулся Гасвицкий. — Не пойму, какие чудные инструменты…
— Эта, Петр Алексеевич, музыка именуется роговою, — с готовностию отозвался Державин. — Вроде живого органа. Изобрел ее чешский валторнист Мареш для покойного щеголя Семена Кирилловича Нарышкина. Вообрази себе: в оркестре сем каждый музыкант играет на охотничьем роге, который может издать только один звук! Представляешь, какая надобна слаженность?..
— Гаврила Романович! На ловца и зверь бежит… — не без кокетства обратилась к Державину сорокалетняя франтиха в преогромнейших фижмах и уборе с цветами и страусовыми перьями, отчего издали ее можно было принять за шлюпку под парусами. То была княгиня Вяземская, подошедшая в сопровождении сухолицей девушки с несколько вымученною улыбкой. — Познакомьтесь с моей двоюродною сестрою — княжной Катериной Сергеевной Урусовой…
— Как же! Почитатель вашего таланта, — поклонился Державин стихотворице, только что выпустившей сборник «Ироиды, музам посвященные».
— Я тоже читывала ваши вирши… — осмелела княжна. — И толь звучные! «Эпистолу на прибытие из чужих краев Шувалова» и «Петру Великому»…
— Небось и вы, Гаврила Романович, душечка, припасли для нас что-нибудь новенькое? — кивая страусовыми перьями, заиграла голосом Елена Никитична.
— Угадали! Приготовил пиесу и специально для хозяина сегодняшнего празднества, — ответствовал Державин. — Да вот и он сам. И с какою свитой!
Мельгунов появился в сопровождении князя Вяземского и его ближних — Храповицкого и Хвостова. Завязался ничего не значащий веселый разговор, в коем не участвовал лишь Гасвицкий, смущенно поглядывавший на нимф и наяд — крепостных девушек с пупырчатою гусиной кожею и синими от холода коленками.
— Други мои! — провозгласил Мельгунов так зычно, что покраснело его скуловатое лицо. — Приглашаю всех за столы! Рассаживайтесь без чинов и званий — здесь, в нашей блаженной Аркадии, равны все!
Мельгунов был ревностным масоном и не забывал повторить, где мог, масонскую идею братства — даже за веселым столом. Он подал знак, и невидимый оркестрион заиграл русскую плясовую «Я по цветикам ходила…». Вельможи в камзолах, шитых золотом и шелками, голубого, малинового, светло-коричневого и светло-зеленого цвета (темных цветов не носили), перебрасываясь шуточками, расположились за обширными столами. Начался молодецкий попляс цыган в белых кафтанах с золотыми позументами.
После первого же покала музыканты по приказу хозяина смолкли, и Мельгунов оборотил к Державину свое скуловатое лицо:
— Братец, Гаврила Романович! Пока мы еще
