Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
Начальнику Тифлисского
губернского жандармского управления
Тер-Петросянец (он же Тер-Петросов и Мирский) сегодня под строгим конвоем отправлен в г. Варшаву в распоряжение начальника Варшавского губернского жандармского управления для дальнейшего препровождения.
Он 21-го сего сентября передан был германскими властями через Ленженский переходной пункт Калишской губернии.
Приложения: мое постановление от 23-го сего сентября о заключении Петросянеца под стражу в Калишскую тюрьму; печатные произведения, переданные германскими властями вместе с Петросянецем, отобранные у него в г. Берлине, и в отдельном открытом пакете его фотографическая карточка в трех видах.
Полковник Крыжановский».
В Варшаве опекает другой полковник — Бельский. Отводит подходящее помещение в X павильоне крепости. В Полтаве — третий полковник, в Новочеркасске — четвертый, во Владикавказе на Тереке — пятый. Здесь долгожданного земляка принимает особая команда, присланная из Тифлиса по Военно-Грузинской дороге. С еще ни разу не бывшими в употреблении ручными и ножными кандалами.
Незадолго до полудня девятнадцатого октября кортеж въезжает в ворота Метехского замка. Засвидетельствовать благополучное прибытие являются следователь по особо важным делам коллежский советник Малиновский и отдельного корпуса жандармов ротмистр Пиралов. Сегодня как бы ознакомительное собеседование. По двадцати впрок заготовленным вопросам. В этот же самый день в Берлине социал-демократическая «Форвертс» яростно обрушивается на полицей-президента, на министра внутренних дел. На лиц, постоянно проявлявших первостепенное участие в судьбе Мирского-Аршакова.
«Недавно «Берлинер тагеблатт» похвалила решение баварской палаты депутатов потребовать от правительства отказа от баварско-русского договора о выдаче преступников. Статья констатирует, что и наше прусское правительство, и наша берлинская полиция на протяжении десятков лет отдавали в руки палачей революционеров, и добавляет, что «в последнее время положение как будто улучшилось». Эта либеральная надежда была очень скоро разбита. Мы только что узнали: берлинский полицей-президиум доставил на русскую границу и передал заранее предупрежденной русской полиции «для дальнейших распоряжений» русского подданного Мирского, подлинное имя которого — Симеон Аршаков Тер-Петросян. Таков новейший номер прусского угодничества.
Нет никакого сомнения в том, что берлинский полицей-президиум передал Симеона Аршакова-Мирского русским разбойникам в полицейских кителях не без согласия министра внутренних дел. Депутатам ландтага, близко стоящим к исполненному радостных надежд «Берлинер тагеблатт», таким образом, предоставляется возможность вместе с нашими товарищами в ландтаге привлечь к ответственности столь услужливого по отношению к русским полицейским министра».
Еще адвокат Кон учиняет переполох в берлинском магистрате. Замахивается на репутацию санитарного советника Рихтера, директора лечебницы Бух, где необычно долгий срок Мирский-Аршаков пользовался повышенным вниманием медицинского персонала. Малейшее колебание в его состоянии немедленно отмечалось. Теперь адвокат разрешает себе…
«…Я констатирую печальный факт, что психиатрическая больница в Бухе намеренно воздержалась от извещения опекуна. Через несколько дней после выписки больного я получил письмо следующего содержания: «Вы не были до сих пор извещены по указанию президента полиции». (Громкие возгласы возмущения со скамей социал-демократов.)
Я четыре или пять раз подробно беседовал с санитарным советником доктором Рихтером о положении и возможной судьбе больного, обращал его внимание на то, что этот человек заявляет, будто он стал жертвой одного агента-провокатора. Уже тогда я убедился, что директор Буха отличается отсутствием должной врачебной человечности. Этот господин с самого начала занял позицию, что больной является тяжелым преступником, должен содержаться в строжайших условиях, так как его подозревают в желании бежать. Этот господин, повторяю я, чувствовал себя не врачом, а полицейским. При его содействии больной как «обременительный иностранец» передан русским властям, и те ничего не хотят и слышать о том, что Мирский-Аршаков в течение двух лет здесь был умалишенным.
Директор Буха обязан был предоставить мне последнюю возможность, которая недавно еще была. Он этого намеренно не сделал. Такое поведение я вынужден объявить абсолютно недопустимым и недостойным. Вот обвинение, которое должно быть вынесено. (Аплодисменты на скамьях социал-демократов.)»
А заботливо доставленный в родные Метехи Тер-Петросян?.. Ни протестов, ни беспокойства, во всяком случае видимого. С готовностью участвует во многочасовых обстоятельных сидениях со следователем. В ноябре сам добивается внеочередной встречи «для ознакомления с подлинным делом». При малейшей возможности упоминает доктора Житомирского. Выставляет злым искусителем, источником всяких тягостных недоразумений. В протоколе «октября 19 дня:
Через несколько дней по приезде в Берлин я познакомился с проживавшим там доктором Яковом Житомирским. Он русский и социал-демократ; я имел рекомендацию к нему от социал-демократической партии. Кто именно дал мне эту рекомендацию, я сказать не желаю. По поручению этого Житомирского я через некоторое время по партийным делам ездил в Париж и оттуда в Вену, а из Вены возвратился в Берлин. Зачем ездил? Отвечаю: Житомирский поручил мне отвезти постановления международного социалистического съезда, переведенные на грузинский язык, в Париж, в Вену тамошним группам социал-демократической партии, состоящим из кавказских грузин, и просить у означенных групп денег в пользу кавказской организации социал-демократической партии. Поручение было исполнено мною в течение приблизительно трех недель или одного месяца…»
«Ноябрь 5 дня в гор. Тифлисе:
Когда я и Житомирский в Берлине пошли к доктору лечить мой глаз и я хотел сказать этому доктору, что поранение глаза у меня произошло от взрыва патрона, то Житомирский возразил мне, что так объяснить поранение глаза неудобно, а надо сказать, что вот я проходил по улице в городе Тифлисе, в это время везли деньги, в них бросали бомбы и меня случайно осколком ранило. Так Житомирский и сказал доктору, когда тот спросил о причинах повреждения глаза у меня; причем с моих слов сказал ему, что это было 10 мая 1907 года. Затем германские власти допрашивали этого доктора, и тот им объяснил мое поранение глаза так, как ему сказал Житомирский. Меня же лично не спрашивали в Берлине власти о причинах поранения глаза».
Что касается собственных «злодеяний», то после того, как коллежский советник Малиновский напоминает об их прошлых встречах в батумской тюрьме, — тогда он в роли товарища прокурора присутствовал при допросах Камо, — подследственный с достаточной готовностью признает все то, что превосходно известно. Да, он социал-демократ, большевик, поставил своей целью свержение существующего в России государственного строя. Распространял нелегальную литературу в Тифлисе, Баку, Батуме, Грозном, вплоть до отъезда за границу в 1907 году. Совершил побег из батумской тюрьмы. И ничего другого. К экспроприации на Зриванской площади — никакого отношения. При всем приглушенное, пунктиром, напоминание о болезни, о провалах памяти. Палец сам упирается в голову: «Тут болит». Такая же жалоба тюремному врачу: «Больно, в голове горячо!» Несколько чаще после свидания с сестрой Джаваирой.
Свидания долго не разрешают. Первые дни
