Гарольд Лэмб - Омар Хайям. Гений, поэт, ученый

Вечером назначенного дня следующей весны, когда часы света и тьмы уравновесили друг друга, Малик-шах поднялся в беседку, водруженную на вершине башни крепости, в сопровождении знати.

На краю огромной равнины красное солнце уходило за горизонт. На плоских крышах домов под ними жители Нишапура расстилали ковры и вывешивали фонари, потому что эта ночь должна была стать одной из праздничных ночей. Звуки гитар[30] и смех женщин доносились из сумрака. Раздавались крики сторожей, хранителей времени, которые ходили по улицам, извещая горожан о приближении первого часа нового дня.

В одежде, расшитой золотом и от этого жесткой, Омар стоял за плечом юного султана, наблюдавшего заход солнца за темную линию земли. Небо было ясно, и только высоко-высоко над солнечным диском плыла гряда облаков, окрашенных заревом в алый цвет.

– Смотрите, – пробормотал бородатый мулла, – как Аллах развесил знамения смерти на небе.

Головы присутствующих повернулись к нему, но Эмир эмиров выкрикнул громким голосом:

– Созерцай, о Повелитель Вселенной, Великий Господин и Завоеватель, – взгляни же, твой день настает.

Последняя часть солнечного круга скрылась из глаз, оставляя испачканное кровью небо, пустоту и землю, темнеющую внизу. Хор голосов хлынул с улиц, во внутреннем дворе дворца застучали барабаны. Омар подошел к парапету и посмотрел вниз. Едва различимые в сумраке ночи, никем не замечаемые, шли водяные часы. Падающие капли отмечали новое время, но разве когда-либо само время менялось? Солнце было таким же в дни Джамшида и Кайхошру.

– Будет ли утро благоприятно, – спросил его на ухо Малик-шах, – для охоты на газель?

Омар подавил улыбку.

– Я разберусь в знамениях, – ответил он, – если ваше величество позволит мне уйти.

Он был счастлив покинуть дворец. Когда Джафарак заглянул к нему поздно ночью, он сидел с зажженной лампой в рабочей комнате в «Обители звезд», хотя все горожане еще веселились на празднике в Нишапуре. Омар так и не снял с себя тяжелую парадную одежду.

– Наш господин, – подметил шут, – желает услышать что-то относительно предзнаменований для охоты.

Омар нетерпеливо поднял голову:

– Как там ветер?

– Ветер умеренный, с юга.

– Тогда передай ему, что я наблюдал… нет, скажи ему просто, пускай охотится где пожелает. Ему нечего бояться.

– Но муллы утверждают, будто знамения смерти читаются в небе.

– Слуги Аллаха! Они пророчат зло, так как возмущены появлением нового календаря. И все же Малик-шах будет столь же далек от несчастий, как и вчера.

– Ты уверен, господин?

– Да, – сказал Омар с осуждением.

Но Джафарак тем не менее все еще колебался.

– Я ухожу. Ну а ты пойдешь ли со мной во дворец, где царствуют смех и песни? Они счастливы там, в своем дворце.

– А я – здесь. – Омар сумрачно посмотрел на него. – О спутник радостей моих, не знаешь разве ты, что не судьба мне вновь узнать услад таких?

Джафарак пробормотал что-то в знак согласия, сомневающийся, но все же полный доверия. В одиночестве и тишине сам он никогда не был способен найти радость. Омар поднялся, не обращая внимания на свою парадную одежду, и направился к ступенькам, ведущим на башню. В темноте они поднялись на крышу и встали около большого бронзового глобуса.

– Посмотри, что видишь ты, Джафарак?

– Звезды. Звезды на ясном небе.

– Они перемещаются?

Склонив голову, шут задумался. По правде говоря, он не мог видеть движение созвездий, но он недаром проживал в «Обители звезд» так долго, чтобы не узнать, что все они поднимаются и зависают на небе, подобно Солнцу и Луне. Он мог даже определить по яркой точке Ориона, что ночь прошла почти наполовину.

– Действительно, они двигаются. Медленно они обходят вокруг нашей Земли, и так каждый день. Я видел это прежде.

– А эта наша Земля, что она такое?

– Круглый шар, господин, похожий на этот глобус. Она – центр всего сущего, как повелел Аллах, и она единственная недвижима. Мей'мун сказал мне это.

Какое-то время Омар выжидал. Внизу у реки шумели крыльями ночные птицы. Мимо тихо пролетела сова, и прохладный ветер освежил их лица.

– Два года я трудился, чтобы познать, – размышлял вслух Омар, – и теперь я познал. Посмотри, Джафарак, снова. Эти бесчисленные световые точки, эти вечно светящиеся звезды не движутся. Задолго до появления людей они были там, в той же дали. Нет, любимый мой дурачина, это Земля, на которой мы стоим, движется. Этот круглый шар сам поворачивается один раз за день и ночь… Подними голову и посмотри на звезды, такие, какие они есть.

Внезапно Джафарак пригнул свою голову и задрожал:

– Господин, я боюсь.

– Чего здесь можно бояться?

– Ночь переменилась. Ты сказал магические слова. Кажется мне, что и эти башни движутся.

Его дрожь усилилась, и он уцепился за парапет:

– О господин, отрекитесь от своих слов! Или… или мы упадем. Я чувствую движение башни, и мы упадем.

Омар ликующе закричал:

– Нет, мы не упадем! Это Земля поворачивается, но мы будем в безопасности. Мы летим среди тех, других миров, где могут быть иные, более могучие солнца, отдаленные и неизменные. Можешь ты это понять и почувствовать, Джафарак?

– Аллах, защити меня!

Обхватив голову руками, Джафарак рыдал. Теперь он не сомневался, что господин, которого он любил, обезумел.

– Я должен идти, – простонал он. – Я должен сообщить султану о его охоте.

И он сполз в темноту, скользя по ступеням, ослепленный своими страхами.

Часть четвертая

Глава 1

Зазывала встал и ударил по большому медному тазу.

– Бисмилля, ар-рахман ар-рахим! – завопил он. – Именем Аллаха всемилостивого, двери торгов открыты. Не зевайте, о вы, покупатели!

Покупатели рассаживались тесной толпой: знать, торговцы, богатые землевладельцы, ищущие себе рослых пахарей, и благочестивые ханжи нишапурцы, желавшие приобрести новых служанок. Они пришли сюда, узнав о прибытии очередных караванов с рабами из Сирии, где славный султан Малик-шах одержал новые победы и присоединил новые земли.

Народу было так много, что даллалу пришлось очистить место вокруг каменного столба, чтобы выставить напоказ товар.

– Вглядитесь, о достопочтенные высокообразованные господа, – объявил он, – вот греческий мальчик, приблизительно лет четырнадцати, сильный, с полным ртом зубов, без язв и болячек и любых иных болезней, обученный играть на лютне и уже прошедший обрезание как мусульманин. Кто назовет цену в тридцать динаров?

Он оглядел присутствующих.

– Двадцать пять динаров? Тогда поторопитесь и назовите двадцать, хотя это и меньше, чем цена курдской клячи.

Приподняв руку неподвижно стоящего мальчика, оголенного по пояс, даллал стал медленно поворачивать его, чтобы показать всем светлую чистую кожу. Но огромный поток молодых рабов, недавно хлынувший на рынки, сбил цены. Этих пленников следовало продать быстрее, чтобы освободить место для других, караваны с которыми уже двигались по дороге. Ребра грека выступали под его кожей. Все это время мальчик почти голодал, и ему хотелось лишь одного – поесть.

– Истину говоришь, – закричал дородный перс, – лошадь и вправду стоит больше! Его сила – как вода, он не понимает ни слова, а по возрасту не может служить в евнухах. Плачу одиннадцать динаров.

– Одиннадцать! О аллах, этот неверн… о, этот юный мусульманин благородных кровей и спокойного нрава. Скажите, разве его цена не больше цены за корову? Никто не даст больше одиннадцати?

– Такой грек, как этот, никогда не сможет носить копье и охранять товар! – закричал другой торговец.

– Двенадцать.

– Двенадцать и два дихрема.

– Ты предлагаешь цену или подаешь милостыню? – вскричал даллал, которому совсем не хоте лось заключать первую же сделку по столь низкой цене.

– Считай, что я занимаюсь благотворительностью, – отвечал дородный перс. – Этих мальчишек в Багдаде на суку[31] продают меньше чем за десять динаров. Я говорю – двенадцать и четыре.

Мальчика купил торговец за тринадцать динаров и три серебряных дирхема. И тогда абиссинка, щиколотки и запястья которой обхватывало множество браслетов, прошептала девушке, сидящей рядом с ней, что их продадут совсем дешево.

– Ай-ай, – запричитала она, – а когда-то сеид давал за меня три сотни золотых!

– О, умудренная опытом, – шепотом ответила ей девушка, – должно быть, то было много лет назад.

– Турки лучше, чем все эти жадины и корыстолюбцы, – продолжала абиссинка. – Ты, Айша, никогда не услышишь здесь, чтобы за тебя предложили хоть сотню.

Девушка крепко обняла колени и задумалась. У нее были хорошие зубы и прекрасное тело, чуточку худощавое с точки зрения персов, предпочитавших иное. Она происходила из арабских черных палаток племени Сафа, кочующих по Хаурану. И ее кожа была не такой светлой, как у персидских женщин, хотя и не столь темной, как у абиссинок. Если бы только торговец оставил ее для закрытых торгов, она могла бы понравиться какому-нибудь молодому знатному господину.