Гарольд Лэмб - Омар Хайям. Гений, поэт, ученый
– Обсерватория неизвестного, – произнес наконец Омар, – находится приблизительно пятью градусами севернее Александрии. – Но почему не южнее?
И действительно, по карте получалось, что там находились сплошная пустыня и неизвестные горные цепи к югу от той точки, но Омар не доверял карте. Он объяснил, что многие из звезд в таблицах не могли быть замечены с поверхности земли к югу от Александрии.
– Наш Нишапур находится от той линии на севере, – заметил Мей'мун. – Да, и Алеппо, и Балх, и многие другие.
Они решили, что точка, которую они искали, не могла быть в Индии; она должна была располагаться к западу от Нишапура. Омар считал ее расположенной к западу от Алеппо, и это усложнило их поиск, поскольку они не знали многого относительно древних городов на далеком западе.
Однажды вечером, когда они были глубоко погружены в свои изыскания, веселый голос поприветствовал их уже от входа:
– Здоровья двум столпам мудрости. Да пребудут ваши усилия плодотворными!
Омар вскинулся, словно пронзенный стальным клинком, но Мей'мун разглядел только Тутуша, улыбающегося из-под своего лазурного цвета тюрбана.
– Что это за слух ползет по всему базару? – поинтересовался Тутуш. – Весь базар только и судачит, как о великом открытии, сделанном в «Обители звезд»?
Омар отложил перо и встал.
– В дороге я сделал открытие, – сказал он спокойно, – и это – ты, кто посвятит меня в детали.
– Твой раб я, приказывай! – витиевато приветствовал его Тутуш. – Твой друг на многие годы, тебе только спросить обо мне надо.
– Я и спрашиваю: в какое место ты спрятал серебряный браслет с бирюзой? Да, и слова, которые с ним передали?
Шеф осведомителей быстро все сообразил, он тут же вспомнил браслет, который он бросил подле девочек у фонтана. На момент он прищурился, недоумевая, каким волшебным образом астроном султана сумел все узнать.
– Ах, их – миллионы, этих браслетов с бирюзой! Ходжа любит шутить.
– Был один такой браслет, и передал его тебе шут вместе со словами, и в этой самой комнате. Ты все скрыл от меня, и теперь смерть этой девочки камнем легла на мою душу, камнем, который никогда уже не удастся снять. – Щеки Омара побелели, а его руки сжались на поясе. – Теперь скажи мне, Тутуш, скажи опять, как много есть на свете девушек. Но я любил только одну, и ты это знал. И лгал мне.
Он направлялся к пухлому шефу осведомителей, и неожиданно для себя Тутуш испугался его взгляда, который проникал в душу. Омар читал его мысли и видел его страхи.
– Клянусь тем, кто имеет девяносто девять имен, – закричал он, – я ничего не знаю об этом и я никогда не видел никакой твоей девочки! Эй, кто-нибудь… Мей'мун… скорее… на помощь!
Рука Омара схватила его за горло и трясла так, что Тутуш бился подобно зверю в силках. Пальцы, обретя твердость стального клинка, погружались в мягкую плоть, глаза Тутуша налились кровью, вылезая из орбит. Он слышал голос Мей'муна, зовущего на помощь, а затем, потеряв над собой контроль от животного страха, он выхватил нож из-за пояса и ударил Омара вслепую. Край лезвия рассек ткань и тело до кости. Затем Тутуша схватили за запястье и откинули на пол.
Он вытянулся на полу, судорожно глотая воздух и пытаясь продышаться. Сквозь красный туман он видел Омара, которого старались удержать с полдюжины слуг и ученые. Плащ Палаточника был порван вдоль одного плеча, и темное кровавое пятно растекалось вниз по его груди.
– Между нами кровь, пес, – сказал Омар тем же самым глухим голосом, – но – не эта кровь. Та капает внутри меня по капле каждую секунду. И ее не остановить подобно этой. Уйди, или ты умрешь.
Тутуша проводили, и Джафарак, который слышал рассказ о случившемся от слуг, поведал торговцу Акроеносу той же ночью у Такинских ворот, что Омар был ранен, когда накинулся на начальника шпионов в порыве слепого гнева. Акроенос сильно задумался и после того, как Джафарак ушел, вызвал с базара посыльного. Он написал два слова на клочке бумаги и отдал письмо посыльному, не запечатав.
– Возьми письмо, – приказал он, – отнеси в Рей. Иди к главе путников и крикни громко во внутреннем дворе, что у тебя послание для Правителя Семи. Когда он выйдет к тебе, отдай ему эту записку.
– Но как, о господин, – возразил раб, – узнаю я, действительно ли это Правитель Семи? Такое странное имя.
– Он сообщит тебе, откуда ты пришел.
– Вах! Какая-то магия!
Раб сгорал от любопытства и развернул бумагу. Там он увидел всего два слова. Совсем обычные слова он увидел и успокоился; тем не менее раб не поленился и нашел муллу, который умел читать, дабы удостовериться, не содержится ли в записке некоего проклятия.
– «Саат шад», – громко прочитал мулла. – «Час настал». Или «время начала наступает». Что страшного ты узрел, чего следовало бы бояться, в этом послании?
После того как ему перевязали плечо, Омар ушел в свою комнату. Исфизари, заглянувший в его дверь, сообщил, что ходжа, кажется, пишет на маленьких клочках бумаги. Часть этих бумажек валяется на полу.
В обсерватории Мей'мун трудился над незаконченными вычислениями. Без Омара он не мог ничего сделать. Карта была неточна, и для него список греческих астрономов ничего ровным счетом не значил. Попытавшись провести некоторые собственные эксперименты, не давшие результата, математик покинул обсерваторию.
Он не возвращался до той самой ночи, пока Исфизари не сказал ему, что лампа в рабочем помещении зажжена, хотя ни один из помощников не поднимался на башню. Поспешив туда, старый астроном обнаружил там Омара, стоявшего на коленях у низкого столика, погрузившегося в изучение рукописи Птолемея.
– Точка, которую мы ищем, расположена к западу от Малой Азии, – поведал он. – Теперь я уверен в этом.
Сердце Мей'муна сжалось.
– Но к западу только море.
Омар кивнул.
– Увы, выходит, наш поиск бесполезен.
– Нет, он близится к завершению. Ибо на земле существовало много городов в древние годы. В море затопило – лишь несколько.
Омар просматривал список астрономов, вычеркивая одно имя за другим. Наконец его перо сделало паузу.
– Остров Родос, – пробормотал он. – Гиппаркус Родосский установил положение тысячи звезд.
Губы старого математика задвигались беззвучно. По его тонким венам растекалась лихорадка, более горячая, чем жажда скупца или голод исследователя. Они были на грани обнаружения тайны науки, скрытой в течение девяти столетий.
– Да, – вскричал он, – и Птолемей записал ту тысячу и восемьдесят звезд Гиппаркуса в своем «Алмагесте»! Если бы только это было правдой… было бы правдой!
– Я уверен, что это так, – небрежно бросил Омар. – Теперь мы должны проверить эти таблицы для острова Родос, города Родос, в год 134-й до рождества Иисуса из Назарета.
– Позволь каждому из нас сделать это, работая обособленно. – Мей'мун опасался неудачи и все же стремился к своей доле славы от открытия.
Целых три дня они трудились, не тратя много времени на сон. Причем ученый из Багдада лишь изредка отрывал свои утомленные глаза от страниц, лежащих перед ним, в то время как Омар работал стремительно после долгих размышлений. Они и ели мало, лишь поздно вечером и утром, пока Омар не протянул свою здоровую руку и не рассмеялся:
– Хватит. Уже достаточно.
– Нет, еще немного, – возразил Мей'мун. Ему казалось, что он только приступил к решению задачи.
Но когда они сверили свои вычисления, он покраснел и издал странные гортанные звуки.
– Клянусь Каабой, водами Замзама[25], свершилось! Сам Авиценна объявил бы об этом, но он так никогда ни о чем и не подозревал. О ходжа Омар! – Он схватил Палаточника в свои объятия и прижался к нему. – Теперь мы имеем точные таблицы, ходжа Омар. Поскольку сам Птолемей использовал эти таблицы Гиппаркуса Родосского, мы тоже можем использовать их.
Мей'муну захотелось разъяснить важность открытия своим ученикам, испытать снова всю прелесть момента… даже посетить своих коллег по Академии в Нишапуре и посплетничать с ними по поводу этого открытия. Но на это Омар не согласился бы.
– Достопочтенные улемы утверждают, – объяснил он, – будто запрещено измерять время и будто нам помогает злой дух здесь, в «Обители звезд». Как бы они там заговорили, узнай, что мы использовали таблицы неверного грека? Ждите, пока наша работа не будет завершена и представлена султану.
– Истинно, ходжа Омар. Однажды Ханбалайт забрасывал уже горящий факел в башню, выкрикивая проклятия в наш адрес. И сколько ночей мы оберегали гномон от толпы из мечети, кидающей камни в него, пока вы пребывали в Алеппо. Мы должны поместить печать осмотрительности на уста доверия.
Он не понимал, как Омар смог сразу же приступить к новому делу. Умудренный опытом математик не знал, что, когда мысли Омара отдалялись от таблиц, они устремлялись в далекий край, туда, где, стеная и цепляясь за его руки, умирала девочка.
