Питер Акройд - Ньютон

Он рассуждал и о корпускулярной природе света, однако для него она осталась лишь гипотезой, которую невозможно доказать. Он свел ее к задаче в исправленном латинском издании своей «Оптики», опубликованном в 1706 году. Вопрос сформулирован так: «Быть может, лучи света представляют собою чрезвычайно малые частицы, испускаемые сияющими субстанциями?» Впрочем, некоторые из его учеников проявили меньшую сдержанность: десятилетие спустя один из них, Джордж Чейн, во всеуслышание заявлял, что «свет есть тело, или материальная субстанция».

Ньютон откровенно помещал свои наблюдения в общую систему собственных гравитационных теорий, предполагая, что «части тел на расстоянии воздействуют на свет». Эта идея действия «на расстоянии», сама по себе необычная и загадочная для его современников, подчеркивается в первой «задаче», которую он добавил к первому изданию «Оптики»: «Быть может, тела на расстоянии воздействуют на свет и таким образом искривляют его лучи; быть может, такое воздействие (ceteris paribus)[51] – сильнейшее при кратчайшем расстоянии». Это – предвестие единой теории, которую он так никогда и не смог создать.

Ньютон утверждал, что описал свои эксперименты по-английски, «дабы новичку [было] легче попробовать произвести их». И в самом деле, книга Ньютона, охватывавшая широкий круг практических вопросов, по сути, предназначалась англичанам с их эмпирическим складом ума. В краткосрочной перспективе влияние «Оптики» оказалось куда сильнее, чем воздействие «Начал», а ньютоновский метод выведения законов и принципов из разнообразнейших экспериментов стал моделью научного исследования как такового. Вольтер, в одном из своих писем из Англии, превозносил Ньютона как человека, сумевшего «анатомировать единый луч света куда искуснее, чем совершеннейший художник рассекает человеческое тело». Знаменитая скульптура Ньютона, изваянная Рубильяком, показывает нам ученого с призмой. Английские поэты-романтики подвергали нападкам его анализ света как образец нравственной и эстетической слабости научного исследования. В своей «Ламии» Китс сокрушается:

…от прикосновеньяХолодной философии – виденьяВолшебные не распадутся ль в прах?Дивились радуге на небесахКогда-то все, а ныне – что нам в ней,Разложенной на тысячу частей?[52]

Вполне очевидно, что объектом глубочайшего осуждения поэта здесь является не кто иной, как Исаак Ньютон.

Глава шестнадцатая

Битва воль

Ранней весной 1704 года, через несколько месяцев после избрания президентом Королевского научного общества, Ньютон в очередной раз нанес визит Джону Флемстиду, королевскому астроному, работавшему в Гринвичской обсерватории. Собственно, он являлся официальным придворным астрономом нового монарха – королевы Анны, взошедшей на престол двумя годами раньше. Ньютон посетил бывшего коллегу под вполне благовидным предлогом – он, дескать, желает проверить, как продвигается Флемстидов «звездный каталог», и порекомендовать принцу Георгу, супругу новой королевы, взять над ним попечительство. Но главное – ему хотелось воспользоваться наблюдениями астронома для развития собственной лунной теории. Встреча не увенчалась особым успехом. Флемстид спросил его об ошибке, которую обнаружил в «Началах», и позже Ньютон восклицал: «Отчего я не удержал язык за зубами?» Последовала вспышка гнева, весьма характерная для Ньютона, впадавшего в раздражение и подозрительность при каждом случае несогласия с его теориями.

Но далее Флемстид стал благодарить Ньютона за присланный экземпляр «Оптики». «Он надеется, что я отнесся к ней одобрительно, так он мне сказал, – писал Флемстид позже. – Но я громогласно ответил «нет», ибо все неподвижные звезды представлены в ней как светила диаметром 5 или 6 секунд, тогда как четыре пятых из них не достигают и односекундного видимого диаметра. Однако на этом пункте он оборвал дискуссию, объявив мне, что приехал узнать, какого продвижения я достиг…» Но Флемстид не перестал критиковать Ньютона. «Я показал ему также свои новые лунные числа, подогнанные под его исправления, и продемонстрировал, насколько они отклоняются от истинных, чему он, казалось, немало удивился, сказавши: этого не может быть». Покидая обсерваторию, он призвал Флемстида «совершить все благо, какое в ваших силах» – иными словами, продолжать заниматься каталогом. Спустя некоторое время Флемстид записал, что делать благо – это вообще принцип его жизни, «хотя я не знаю, можно ли сказать то же самое о жизни Ньютона». Это единственная сохранившаяся заметка Флемстида, написанная непосредственно в период его встреч с Ньютоном, и она полна обвинений и подозрений. Позднее Флемстид заявлял о Ньютоне: «Я изучил его нрав; этот человек будет моим другом, лишь пока я способен приносить ему пользу». Астроном делал вывод: он «полон недоброжелательства и идет на поводу у тех, кто гораздо хуже, нежели он сам». Эти замечания написаны в 1717 году, они вошли в предисловие Флемстида к его труду, который наконец опубликовали. Но предисловие в печать не пропустили: в то время критика великого патриарха английской науки уже считалась проявлением неблагоразумия и неуважения.

В свою очередь, Ньютон тоже был не в восторге от Флемстида – впрочем, как и от всех, кто дерзал усомниться в его суждениях. Однако ему нужен был каталог звезд, чтобы продолжать собственные расчеты, а поэтому он и дальше пытался перехитрить астронома, чтобы заполучить данные его наблюдений. Флемстида не пригласили войти в состав делегации, ходатайствовавшей о попечительстве принца Георга. Флемстид не вошел и в число тех, кого выбрали для надзора за публикацией его же каталога, хотя он сам набросал план такой публикации. Когда астроном написал Ньютону с просьбой прислать новый перевод Птолемеева звездного каталога, тот не ответил. Взамен он предложил Флемстиду сто восемьдесят фунтов – за помощь в расчете «местоположений Луны, планет и комет». Это была единственная информация, которую требовал от него Ньютон.

Вскоре Флемстид осознал, что его отстраняют от всех заседаний, касающихся его собственного каталога звезд. «Не помню, чтобы с известных пор я присутствовал хотя бы на едином их собрании, – писал он, – за исключением одного, где при мне отнюдь не обсуждали ничего существенного, хотя я полагал себя главным заинтересованным лицом…» Астронома задело и то, что его предполагаемому издателю обещали выплатить по тридцать четыре шиллинга за лист каталога, тогда как самому Флемстиду никто не собирался компенсировать расходы. Он, посвятивший наблюдениям тридцать лет жизни, теперь должен удовлетвориться ежегодным жалованьем королевского астронома – сотней фунтов? А ведь на это жалованье (как он неустанно подчеркивал) ему приходилось покупать оборудование и нанимать ассистентов. В свое время он просил комиссию, учрежденную Ньютоном, «изыскать достойное возмещение моим трудам и 2000 фунтов трат». Комиссия отказалась рассматривать эту просьбу.