Глеб Голубев - Всколыхнувший мир

Отвечая хулителям дарвинизма, К. А. Тимирязев писал:

«Вместо того, чтобы оправдываться, защищаться, приходится задать один вопрос самому обвинителю, - вопрос, сознаюсь, крайне невежливый, в благовоспитанном обществе даже нетерпимый, но, к сожалению, неизбежный почти всегда, когда приходится иметь дело с противниками и обличителями Дарвина, - это вопрос: читали ли вы эту книгу, которую так красноречиво обличаете?.. Потому что если бы читали... вы бы, наконец, знали, что борьба за существование в применении к человеческому роду не значит ненависть и истребление, а, напротив, любовь и сохранение (здесь и далее в этой цитате разрядка Тимирязева. - Авт.).

...Как же объясняет Дарвин, что это начало борьбы становится в приложении к человеку началом, способствующим, а не препятствующим развитию нравственного чувства любви к ближнему? Очень просто: человек, говорит он, прежде всего существо социальное, стремящееся жить обществом, и эти-то социальные инстинкты, это чувство общественности становятся исходной точкой нравственности...

Поясним примером. Представим себе, например, два племени: одно, обладающее превосходством в отношении физической силы, но вовсе не обладающее материнскими инстинктами, - и рядом другое, в физическом отношении более слабое, но в котором сильно развиты инстинкты матери, забота о детях. Если первое и будет одолевать последнее племя в частных случаях прямой борьбы, то конечный результат естественного отбора несомненно будет в пользу второго. Любовь матери, это самое идеальное из чувств, есть в то же время самое могучее оружие, которым слабый, беззащитный человек должен был бороться против своих сильных соперников не в прямой, а в более важной косвенной борьбе за существование...

Общество эгоистов никогда не выдержит борьбы с обществом, руководящимся чувством нравственного долга. Это нравственное чувство является даже прямой материальной силой в открытой физической борьбе. Казалось бы, человек, не стесняющийся никакими мягкими чувствами, дающий простор своим зверским инстинктам, всегда должен одолевать в открытой борьбе, и однако на деле выходит далеко не так. «Превосходство дисциплинированных армий, - справедливо замечает Дарвин, - над дикими ордами заключается главным образом в том нравственном доверии, которое каждый солдат имеет к своим товарищам».

Гениальная книга Дарвина не клевета на человека, а восторженный гимн во славу его. «Извинительно то чувство гордости, которое испытывает человек при мысли, что он возвысился, хотя и не собственными усилиями, до высшей степени органической лестницы, а самый факт этого возвышения может подавать надежду в отдаленном будущем на еще более высокую судьбу» - такими проникновенными словами закончил ее великий гуманист.

В знак своего уважения и восхищения трудами Дарвина Маркс послал ему первый том «Капитала» с надписью: «Г-ну Чарлзу Дарвину от искреннего почитателя. Карл Маркс».

«Дорогой сэр, - ответил ему Дарвин. - Благодарю Вас за присылку Вашего большого труда о Капитале; я искренне желал бы быть более достойным его получения, лучше разбираясь в этом глубоком и важном вопросе политической экономии. Сколь ни были бы различны наши научные интересы, я полагаю, что мы оба искренне желаем расширения познания и что оно в конце концов несомненно послужит к возрастанию счастья человечества».

Любопытное сравнение двух великих людей сделал хорошо знавший их обоих зять Маркса, врач Эвелинг:

«У Маркса и Дарвина внешность гармонировала с характером: оба они имели импонирующую внешность и импонирующий характер. Если даже не приходилось лично встречаться с Марксом и Дарвином, если только видеть их портреты, то и сила и красота головы у обоих вызывает удивление. Дарвину и Марксу свойственна была та прекрасная, естественная, безыскусственная скромность, которая составляет характерную особенность великих умов. Им была чужда аффектированная искусственная скромность, смирение паче гордости. Их нравственная честность столь же велика, как их интеллектуальные свойства. Правдивость, прямота, чистота - были характернейшими чертами Дарвина и Маркса. Оба они обладали инстинктом для всего того, что в науке и жизни является верным и справедливым. И вообще, можно сказать, они были прекрасные гармоничные личности».

Его называли «величайшим революционером в науке всех времен». О нем восторженно писали: «Отрадно видеть, как из затишья своей скромной рабочей комнаты в Дауне он приводил умы всех мыслящих людей в такое движение, которому едва ли найдется второй пример в истории». А он целые дни проводил в оранжерее - до головокружения и темноты в глазах. («Я весь в огне от работы!»)

Возясь в оранжерее с крохотными и нежными ростками, Дарвин бормотал:

- Маленькие мошенники! Они делают как раз то, что противоречит моим желаниям.

«Сердясь и вместе с тем восхищаясь, он говорил об изобретательности листка мимозы, сумевшего самостоятельно вылезти из сосуда с водой, в котором отец пытался прочно укрепить его. В том же духе он выражался о росянке, дождевых червях...» (Френсис Дарвин).

Его занимали, казалось бы, незначительные различия в форме растений - не меньше, чем великие загадки происхождения видов и человека... («Не думаю, чтобы что-либо еще в моей научной деятельности доставило мне столь большое удовлетворение, как то, что мне удалось выяснить значение строения (цветков) этих растений».)

Дарвин стремился изучить каждое растение досконально и проверить на опытах любые возникавшие у него предположения - даже казавшиеся другим совершенно невероятными.

Чтобы проверить, например, не могут ли семядоли растения воспринимать звуковые колебания, он - смущаясь, но настойчиво - попросил сына Френсиса подольше и погромче поиграть возле них на фаготе. А сам наблюдал за ними... «Эти шедшие в самых разнообразных направлениях опыты, - вспоминает Френсис," - он называл «экспериментами дурака», но они доставляли ему огромное удовольствие».

(Наверное, все-таки точнее: опыты гения, далеко опережающего свое время! Вот передо мной заметка в журнале (ноябрь 1980 года): «Американские ученые внимательно наблюдали за ростом двенадцати видов цветов при шуме и тишине. Оказалось, что шум уменьшает рост цветов на 47 процентов...»)

Потом предметом страсти Дарвина стала росянка. («Это замечательное растеньице, а точнее – необычайно смышленое животное. Я свою росянку буду отстаивать до последнего вздоха».)

Было необычайно приятно вести исследования, пользуясь своей великой теорией как надежным компасом. («Я рад найти, каким славным руководителем при постановке наблюдений является полное убеждение в преобразовании видов».)