Виталий Сирота - Живое прошедшее

В Гидромете я снова, как в детстве, стал ходить на демонстрации. Их посещали в основном администрация, партийные и комсомольские активисты, деканы, заведующие кафедрами, ведущие преподаватели – в общей сложности процентов десять состава института. Я ходил потому, что был одним из руководителей институтской народной дружины. Не иметь такую, как тогда говорили, «нагрузку» было нельзя. Мне поначалу предложили несколько видов общественной работы. Я выбрал народную дружину – как наиболее осмысленное и наименее идеологизированное занятие. К тому же нехороших вещей, вроде охоты на стиляг или третирования верующих на Пасху дружинники к тому времени уже не делали.

Атмосфера на демонстрации не казалась насквозь казенной; был и элемент праздничности. Я побывал на заседаниях партбюро института, посвященных подготовке к демонстрациям, и узнал, что содержание и количество всякого рода плакатов и прочих украшений строго согласовывается с райкомом партии. Тщательность в этом вопросе была, видимо, в традициях власти. Так, Ирья Хиви, ингерманландская финка, вывезенная накануне Великой Отечественной войны из-под Гатчины в Финляндию, а потом согласившаяся вернуться, в своих воспоминаниях рассказывает, как украшался эшелон с возвращающимися финнами: «Военный с синими погонами дал нам красные плакаты. Плакатов хватило на все вагоны, даже на те, в которых поедут наши коровы» (Хиви И. Из дома. СПб., 2008).

Институтская колонна должна была заботиться, чтобы к ней не примыкали посторонние. Эта довольно хлопотная задача лежала на мне. 1 мая 1986 года наша демонстрация попала под небольшой дождик. Потом оказалось, что это были чернобыльские осадки. Люди шли на демонстрацию, не подозревая о трагедии, которая случилась за несколько дней до этого, и об опасности этого дождя.

В Гидромете я читал лекции по общей физике на первых курсах. Лекции я готовил в комнате на проспекте Карла Маркса, когда Егорка засыпал. Основная трудность на потоковых лекциях для младшекурсников состояла в том, чтобы удержать внимание сотни молодых людей, не очень-то увлеченных физикой. Это требовало больших затрат нервной энергии. Как только ты расслаблялся во время лекции и начинал думать о чем-то своем, в аудитории возникал шум, разговоры и снова «собрать» внимание студентов было уже трудно. Лекция в разговаривающей шумной аудитории – мучительное дело и сильный удар по самолюбию. Впрочем, студенты Гидромета начала 1970-х годов были более или менее настроены на учебу. Занятия напоминали настоящую работу. Профанации было немного.

Практически сразу после начала работы в Гидромете я стал организовывать на кафедре хоздоговорные научные исследования. Это дело было новым для кафедры и весьма заманчивым, так как сулило дополнительный заработок и мне, и другим сотрудникам кафедры.

Я тогда еще сохранил творческий запал, полученный в Университете, и рьяно взялся за организацию научной работы и поиски заказчика. Работа планировалась экспериментальная, поэтому надо было закупить оборудование, приспособить помещения, в которые даже не была подведена вода, найти кадры. Сейчас даже подумать страшно, какой объем подготовительной работы был выполнен. В конце концов маленькая лаборатория заработала.

Поскольку появилось оборудование, мы стали получать спирт на его обслуживание. Кто-то из сотрудников института написал донос о «нецелевом использовании» нами питьевого спирта, и к нам пришла институтская комиссия народного контроля. Мы представили нужные объяснения. Комиссия попросила уточнений. Мы представили. У проверяющих возникли новые вопросы. И так продолжалось довольно долго, много месяцев. Члены комиссии работали со вкусом. Они чувствовали себя в своей тарелке, веско намекали на передачу дела в следственные органы. Я обратился к брату за советом. Он устроил мне консультацию у работника, или, как тогда говорили, члена комиссии народного контроля городского уровня. Тот выслушал и сказал: «Больше не давайте никаких пояснений. Скажите, что сами заинтересованы в передаче дела в следственные органы». Так мы и поступили. На этом действия институтской комиссии резко закончились.

Одним из первых заказчиков для нашей маленькой научной группы был Томский институт физики атмосферы Томского филиала Сибирского отделения АН СССР.

Я много раз бывал в Томске у заказчика. Филиал академии представлял собой городок из нескольких институтов и жилых зданий. Все было недавно и с размахом построено. Институты наполнялись дорогим оборудованием и хорошими кадрами. Городок стоял на окраине Томска, почти в лесу. Вокруг были развалившиеся деревянные домишки. Казалось, что городок вырос за счет обнищания окружающих поселков, высосав из них соки.

Похоже, так оно и было. Через несколько десятков лет я встретился в Петербурге со своим старым научным партнером Галиной С. Она давний житель Новосибирского академгородка – более масштабного, чем Томский, но с теми же «родовыми чертами». Она мне рассказала, что какой-то бомж из, как она выразилась, «черного пояса деревень», окружавшего академгородок, пытался вскрыть их квартиру.

В самом Томском академгородке царила атмосфера замкнутого коллектива с безусловным подчинением директору Томского филиала, академику Владимиру Евсеевичу Зуеву. Сотрудники зависели от него во всем: будь то получение места для ребенка в детском саду, трудоустройство мужа или жены и т. д. Испортить отношения с Зуевым означало, что семье надо уезжать из Томска.

Зуев был довольно пожилым, подтянутым человеком, похожим на отставного военного. Он был собран и энергичен. Создание в лесу академгородка со всей инфраструктурой было по плечу только фанатичным и очень способным организаторам.

В городке велась серьезная партийно-политическая работа, он был наполнен плакатами, стендами, лозунгами… Практиковались дни здоровья, когда городок по зову лидера участвовал в лыжных соревнованиях. Лыжня пролегала прямо около домов, в красивом лесочке. Все происходило в виде небольшого праздника, в котором принимало участие и руководство академгородка во главе с Зуевым.

Зуеву не нравилось, когда пожилой сотрудник заводил новую семью с молодой женой, такие люди подвергались общей обструкции. Обстановка напоминала китайско-казарменную. Сотрудники были в основном молодыми. Сделать карьеру можно было активной научной или партийной работой, а лучше – той и другой сразу.

Работала научная молодежь много. Вся жизнь сотрудников делилась на две неравные части – работу и дом, который находился рядом с институтом. Эта их непростая жизнь давала им и радость, поскольку люди занимались, в общем, интересным делом, у них была перспектива роста.