Виталий Сирота - Живое прошедшее

В большой аудитории университетского института физики вскоре была организована лекция о чешских событиях. Аудитория была полна. Выступали высокопоставленные партийные пропагандисты. Слушатели были настроены явно критически к тому, что им говорили. Помню вопросы вроде: «Что за птица этот Гусак?»

Вспоминая о тех событиях, Михаил Горбачёв (с августа 1968 года второй секретарь Ставропольского крайкома КПСС) пишет, что сначала он принимал официальную версию. Естественно, подчиненные ему партийные комитеты наказывали инакомыслящих за «идейные ошибки». Как показывает описанный выше случай с моим однокурсником Ю. Гольдштейном, наказывали инакомыслящих не только партийные комитеты и не только за идейные ошибки (об этом М. Горбачёв в воспоминаниях не пишет). Однако вскоре после посещения Чехословакии будущему генсеку «пришлось серьезно задуматься», насколько он «был прав в оценке Пражской весны». Почему же я, не будучи умнее Горбачёва и менее информированный, с самого начала принял ту позицию, к которой он пришел через ошибки? В чем тут дело?

Сейчас я часто бываю в Чехии. Определенно, эти события не забыты. У большинства чехов неприязни к отдельным россиянам из-за тех событий нет, но к стране в целом отношение прохладное. Чехи вспоминают, что многие советские солдаты сначала даже не поняли, что оказались в Чехословакии. Один чешский начальник рассказывал мне, что в те дни он выпивал у себя дома с советским полковником, который в пьяной беседе осуждал ввод войск. Ханна Веселы, наша чешская знакомая, вспоминала, что в Карловых Варах советские танки появились в центре города в три часа ночи. Ее отец, партизан в годы войны, увидел танки, когда возвращался домой ночью с работы. Он подумал, что снимается кино. Для чехов это было неожиданностью; русских со времен войны они считали друзьями. Ханна говорила, что солдат, которые вошли в страну первыми и даже не понимали, что они оказались в Чехии, быстро заменили, так как эти солдаты оказались распропагандированными.

Примерно в 1969-70 годах мы перебрались в свою комнату, на проспект Карла Маркса.

Татьяна в эти годы перешла на работу в Институт метрологии им. Д. И. Менделеева. Мы много иронизировали над порядками в этом типичном советском НИИ, но сейчас понимаем, что тогда делалось и много полезного. Институт был научной базой Госстандарта. А система стандартов худо-бедно поддерживала контроль качества и безопасности производств и товаров. Татьяна с ее золотыми руками, образованием и ясной головой была там на месте, но ей претила скучноватая бюрократически-бумажная сторона работы. Она говорила, что не хочет становиться «зашкафной крысой». Впоследствии именно это стало одной из причин учреждения нашего кооператива, где навык профессиональной работы с документами, полученный Татьяной во ВНИИМе, оказался очень полезным.

Осенью 1970 года умер отец, а в январе 1971-го родился новый Георгий, наш сын.

Рожала Татьяна в родильном доме при Педиатрическом институте. Институт находился близко от нашего дома и был, похоже, имел хорошую репутацию. Тогда не было принято рожать в особых клиниках. Во всяком случае, мы об этом даже не слышали. Когда роды состоялись, я позвонил в Вологду теще. Она внимательно выслушала мой рассказ о родах, росте и весе новорожденного, облегченно вздохнула, сказала: «Допеченный», – и повесила трубку.

В роддом тогда никого не пускали, Татьяна мне показала спеленутого Егора в окно на первом этаже. У него были узкие, припухшие глаза и немного перекрученные губы. Январь стоял очень теплый – 3–4 градуса тепла. Когда Татьяну выписали, мы пешком дошли до дома.

Жизнь изменилась радикально. Татьяна ухаживала за Егором, я работал, но старался уйти с работы пораньше – помочь. Порой было нелегко. Купали Егора на коммунальной кухне. Для этого надо было согреть воду, подготовить кухню, попросить уйти соседей и т. д.

Пеленали Егора на чертежной доске. Для прогулок надо было спускать и поднимать коляску с Егором на четвертый этаж по крутой лестнице. Даже мне это было непросто. Но мы это все делали на одном дыхании.

Егор был не очень спокойным ребенком, засыпал он с трудом. Заснув, сильно потел. Приходилось каждую ночь его сонного переодевать. Эти тяжелые времена вспоминаются сейчас тепло. Более того, мне кажется, что такие трудности скрепляют семью, заставляют больше ценить завоеванное, беречь супруга, с которым они пережиты. Мне сложно понять мироощущение людей, которым легко дались бытовые семейные ценности.

В начале 1970 года я защитил кандидатскую диссертацию. Работа над ней вспоминается мне как радостное дело. У Шопенгауэра сказано о таких ученых, как я: «Те, кто чувствует в себе трезвый разум и способность к правильному мышлению, но притом не знают за собой высших умственных достоинств, не должны отступать перед усидчивым, тяжелым трудом… В результате такой ученый обязательно получит результат, достоинство которого повысится трудностью добыть эти данные». Работа проходила в хорошей лаборатории, среди ярких людей. О какой бы то ни было халтуре в труде не могло быть и речи. По традиции защита завершилась дружеским кафедральным банкетом в институтском буфете.

В те же годы мы купили кооперативную квартиру на Васильевском острове в университетском жилищном кооперативе. Покупке этой действительно хорошей квартиры, где мы и сейчас с удовольствием живем, предшествовали интересные события. Мы, конечно, пытались вырваться из комнаты в коммунальной квартире. Особенно важно это стало после рождения Егора. Площадь нашей комнаты была 19 кв. м, а в очередь на получение жилья ставили, если на человека приходилось меньше 6 «квадратов». Этот лишний метр портил нам всю жизнь. Я безуспешно пробовал разные варианты улучшения жилищных условий. Был на приеме у большого начальника, городского депутата. Он напомнил мне генерала, который погубил Акакия Акакиевича, – был очень суров, немногословен, недоволен моим присутствием у него в кабинете и тем, что он вообще вынужден терпеть меня неподалеку от себя. Через пару минут я вышел от него, получив брезгливый отказ. Потом кто-то из знакомых посоветовал мне обратиться к районному депутату. Я воспринял этот совет как шутку или даже как насмешку, но испробовал и этот путь. Написал нашему районному депутату заявление и – о чудо! К нам в квартиру пришел этот депутат с небольшой комиссией для проверки моего заявления. Вопреки ожиданиям, депутат оказался приятным скромным человеком. Он написал на депутатском бланке письмо с просьбой поставить нас в виде исключения на городскую квартирную очередь, несмотря на лишний метр площади. Основанием была моя ученая степень. В конце концов нас на очередь поставили.