Марек Эдельман - Бог спит. Последние беседы с Витольдом Бересем и Кшиштофом Бурнетко

— А как вы запретили жене вступать в партию? Что вы ей сказали?

— «Ты идиотка!» Вот и все.

— У вас никогда не было иллюзий, что коммунисты хотят сделать что-то хорошее?

— Были коммунисты, которые этого хотели. Например, в министерстве здравоохранения собралась команда под руководством Штахельского — идейные люди, которые правда прекрасно работали. Подсчитано, сколько хорошего они сделали. Даже для такой пешки, как я, всегда была открыта дверь. Я свободно заходил к министру — он знал, что без дела я не приду. Вообще, поначалу состав минздрава был отличный, гуманный. Поглядите, сколько всего было сделано в первые три года этого якобы «коммунизма»! А почему? Да потому, что этим занимались люди, которые знали, чего хотят. Специалисты. Взять хотя бы «Акцию В»[108]: это же колоссально — в Польше искоренили сифилис. Потом много лет в стране не было ни одного свежего случая венерического заболевания — не на чем было объяснять студентам, что это такое.

— Каковы были границы сотрудничества с властью? Может, стоило записаться в их партию, чтобы эти «железные легкие» все-таки попали в Лодзь?

— Нет. Они и без того попали. Моя жена тогда была наивная как ребенок. Не хочется рассказывать, что творилось у нее в голове. Они со Сташеком Новицким уже с четвертого курса дежурили в больнице, хотя о медицине тогда еще понятия не имели! Вычитают что-то из учебника Орловского и идут лечить детей — врачей не хватало, вот и брали студентов. Я сам на четвертом курсе заведовал отделением — у меня была палата на тридцать коек. Обхохочешься…

— А что отвечать тем, кто утверждает, будто антисемитские настроения возникли оттого, что евреи поддерживали коммунистов при установлении в Польше преступного режима?

— Утверждать можно что угодно. Евреи вводили коммунизм? Да сколько их было, этих евреев?! Кто-то уже подсчитал, сколько евреев служило в Управлении безопасности, и получилось, что ничтожный процент по сравнению с поляками. Коммунизм здесь ввел генерал Серов[109]. Вначале наши гэбисты и пикнуть не осмеливались. Русские тут всем заправляли. Даже знаменитая Бристигер[110] была всего-навсего рукой Кремля, исполнителем. Могла Серову что-то подсказать: у них были особые отношения, а он плохо знал реалии, — но все решения принимали русские.

Была бы спина, найдется вина. Еврей — удобный враг, презрение к евреям в Польше прививали немцы. Свою роль сыграло и то, что евреев можно было убивать безнаказанно.

Антиеврейские настроения возникали даже из-за того, что считалось, будто евреи, как бараны, покорно идут на бойню. Раз позволяют себя убивать, значит, сами виноваты. То есть они хуже всех.

Из лодзинского гетто вывезли двести тысяч евреев без единого выстрела, верно? А поляки бы боролись — было ведь Варшавское восстание и так далее. Поляки сражались за свободу, а евреи шли на смерть, как бараны. Вот и росло презрение к этому народу.

Гитлеровцы пять лет успешно вбивали это полякам в голову. Тем более что почва уже была подготовлена: перед войной тоже царили антисемитские настроения. В Варшаве еврейский парень моего возраста не мог зайти в книжный магазин Гебетнера и Вольфа на Краковском предместье — студенты из университетских корпораций сразу же на него набрасывались и били. А в университетах существовало «скамеечное гетто»[111]. Никто не призывал убивать евреев, но лозунги «Не покупай у еврея» были везде. На некоторых магазинах и кафе появились таблички: «Евреям вход воспрещен». Во Львове висели огромные транспаранты «День без евреев». И драки постоянно случались. А когда один богатый еврей перед самой войной купил самолет для Фонда национальной обороны, об этом умолчали. В газетах написали, что даритель — некая фирма, но не упомянули, что фирма еврейская.

Все, хватит.

— Ну так что с этой заповедью: «Не произноси ложного свидетельства»? Можно иногда лжесвидетельствовать?

— Конечно. Нужно врать, если хочешь спасти человека. Если знаешь, что кого-то обвиняют несправедливо, но не имеешь убедительных доказательств его невиновности, тогда ври и спасай его.

Однажды, дожидаясь возможности поговорить с Мареком Эдельманом, я пошутила, что мы ходим к нему, как к цадику. И тогда сын Доктора, Александр, сказал, что не помнит, чтобы, когда он был маленький, к его отцу выстраивалась очередь. Когда же начались очереди? После книг Ханны Кралль? Во время военного положения? После того как американцы, западные европейцы и, наконец, поляки доросли до того, чтобы чтить память о Холокосте?

По той же самой причине, по какой израильтянам сегодня не хочется вспоминать об Эдельмане, в Польше Эдельмана полюбили. Не забуду, какая разразилась овация, когда Эдельман вошел в auditorium Maximum Краковского университета, где обсуждалась книга «Страх» Яна Гросса[112]. Атмосфера в зале была отнюдь не однозначно доброжелательная, снаружи у входа стояли националисты с лозунгами «Вырвем сорняк». И тем не менее ему аплодировали стоя.

У Славомира Мрожека есть рассказ под названием «Свободный урок» (в книге «Varia. Жизнь и прочие обстоятельства»). На этом уроке было решено сыграть злую шутку с Цвибельштайном — тщедушным и рябым. В класс принесли две пары боксерских перчаток. Цвибельштайн, который в боксеры никак не годился, не мог отказаться от участия в схватке. Бой мгновенно окончился: он сразу получил в нос, из носа потекла кровь. И тут вдруг в класс вошел Лешек Хердеген[113], «высокий блондин, красавец, о каких мечтают немецкие приверженцы расовой теории, который участвовал в Варшавском восстании, сидел в немецких тюрьмах и из них убегал, имел отца на Западе, собаку и красивую невесту. <…> Он был „свой“, „свой“ в доску, настолько, насколько это вообще возможно». Вошел, побледнел и как начал кричать! Будто его самого оскорбили, будто, как пишет Мрожек, «это евреи били поляка, а не поляки еврея. Палачей точно ветром сдуло, остались только сконфуженные сопляки».

Эдельман, старый и некрасивый, был именно таким Хердегеном. Хотя бы потому, что он здесь жил, потому, что хотел здесь жить и делал то, что делал, и чего-то категорически не допускал. Он вызывал любовь и страх, его слушались даже фашиствующие молодчики — достаточно было ему топнуть ногой. Сам совершенно без сил, он по-прежнему мог всё. Иногда даже злоупотреблял своим положением: как типичный польский святой, оборачивался чудовищем, каковым может быть только человек, начисто лишенный иллюзий.