Жорес Медведев - Из воспоминаний

Иногда мы говорили все же и о чисто литературных делах. Еще до публикации романа Федора Абрамова «Две зимы и три лета» Твардовский с очень большой похвалой отозвался об этом романе и о трудностях его прохождения через цензуру и через «инстанции». «Это будет поважнее многих лагерных повестей, – сказал Твардовский. – Там один колхозник говорит вернувшемуся в деревню из заключения: “Вы хоть пайку каждый день получали”». Напротив, с раздражением говорил о романе Константина Федина «Костер», который из номера в номер печатался в журнале. Отказать в публикации Федину было нельзя и как председателю Правления ССП, и как члену редакционной коллегии «Нового мира». «Читатели Федина просто не замечают, – говорил Твардовский. – Иногда ведь небольшая заметка в журнале вызывает сотни писем в редакцию. Но знаете, сколько мы получили писем о романе “Костер” за все месяцы его публикации? Всего четыре письма».

Твардовский знал о моих дружеских отношениях с писателем Владимиром Тендряковым, автором «Нового мира», жившим в той же Пахре. Когда у них возник конфликт, Твардовский счел нужным объяснить его причины. Тендряков принес в редакцию новую повесть «Кончина», когда «Новый мир» уже начал публикацию большого романа Федора Абрамова. Повесть «Кончина» понравилась Твардовскому, но он не мог печатать одновременно две большие «деревенские» вещи. «Мы опубликуем вашу повесть, но только в конце года», – сказал главный редактор автору. Но и у Тендрякова были свои резоны. Он испытывал материальные затруднения, а повесть могла пойти потом и как отдельная книга, и как пьеса. Да и рискованно было тогда откладывать публикацию острой повести. Возник спор, Тендряков обиделся и передал свою работу в другой журнал. Это означало тогда уход из авторского актива «Нового мира», что в свою очередь обидело Твардовского.

Именно из-за таких ситуаций Твардовский не стремился углублять дружеские связи со многими писателями и поэтами, произведения которых публиковались в «Новом мире» с его же одобрения. Во многих случаях он действительно обозначал или подчеркивал некоторую дистанцию между собой и автором. Он был не просто главным редактором «Нового мира», но и лидером общепризнанного направления, «линии» в литературе и общественной жизни, и опасался, что личные отношения могут помешать ему прямо и нелицеприятно высказывать свое отношение к тем или иным произведениям. Некоторые писатели считали поэтому Твардовского человеком сухим, замкнутым, недоступным.

Неровными были и отношения Твардовского с соседом по поселку Юрием Трифоновым, который очень гордился тем, что стал автором «Нового мира». Трифонов, однако, сильно обиделся, когда Твардовский отказался публиковать его рассказ «Самый маленький город» о Болгарии. В «Записках соседа» Юрия Трифонова, которые опубликованы только в 1990 году можно прочесть о какой-то мифической связи между художественной и политической позицией «Нового мира» и «непереваренной почвеннической фанаберии девятнадцатого века, не привнесшей русскому искусству особых достижений, зато обольстившей наших мыслителей великим множеством приятнейших, душегрейных рассуждений – от гениального Достоевского до полуграмотного Шевцова. Пусть простят меня почитатели великого писателя за то, что соединяю его имя в одной фразе с именем графомана, но делаю так лишь затем, чтобы показать, сколь необъятна эта система и как много в ней всякого рода, всяких масштабов орбит. Есть там и орбита Ефима Яковлевича Дороша, да и весь “Новый мир” – теперь пусть простят почитатели замечательного журнала – тоже крутится где-то в этой вселенной, ядром которой является нечто, называемое “почвой” или, скажем, “родной землей”» («Дружба народов», 1990, № 10, с. 26–27).

Я не могу согласиться с подобного рода суждениями, как и с упреками в «народнических» тенденциях, которые также звучали в адрес «Нового мира». Мне не раз приходилось говорить с Твардовским об общей линии, о позиции или о «политике» «Нового мира», и я могу подтвердить, что проблемы «родной земли», жизни народа, крестьянства и рабочих были очень близки журналу и его главному редактору, но только в ряду других не менее важных для него проблем. Никакой «непереваренной почвеннической фанаберии» в «Новом мире» я не находил, нет ее и в очерках Е. Дороша, которые Твардовский очень ценил. Главный редактор журнала хотел, чтобы в материалах журнала имелся определенный социальный смысл. Юрий Трифонов восхищался В. Набоковым, но для Твардовского романы Набокова были вообще неинтересны, и «Лолиту» он не дочитал даже до середины.

Было у Твардовского и много других соображений. Так, например, обширные и очень интересные мемуары Ильи Эренбурга никак нельзя было бы обозначить терминами «народничество» или «почвенничество». У Твардовского и у Эренбурга были разные литературные и художественные взгляды и вкусы. Твардовский мне прямо говорил, что если бы какой-либо другой литературный журнал согласился печатать мемуары Эренбурга, он бы, Твардовский, не стал об этом сильно сожалеть. Но в том-то и дело, что в 60-е годы только «Новый мир» мог опубликовать мемуары Ильи Эренбурга.

Некоторые знакомые писатели иногда просили меня показать их рассказы или повести непосредственно Твардовскому, однако я всегда отказывался использовать для такой протекции свои добрые отношения с ним. К тому же я всегда был уверен, что подобного рода просьбы ухудшат наши отношения, но не принесут никакого успеха просителю. Только однажды я был вынужден сделать исключение из этого личного правила, хотя и знал, что Твардовский ничего не публикует «по знакомству».

В 60-е годы у меня сложились очень хорошие отношения с кинорежиссером Михаилом Ильичом Роммом, а затем и со всей его семьей. Сам М. И. Ромм сочинял замечательные устные рассказы, которые записывал, чаще всего во время болезни, на магнитофонную ленту. В этих рассказах была очень важна именно интонация, голос самого рассказчика. Они и распространялись позднее главным образом в записи на пластинках и лентах. Но и жена Ромма артистка Елена Кузьмина решила заняться писательством, и ее рассказы из жизни кино, из жизни артистов и режиссеров и из собственной жизни были превосходны.

У Кузьминой проявился несомненный литературный талант, ее рассказы заслуженно хвалили, и она решила их опубликовать. Но она очень хотела печатать свои рассказы именно в «Новом мире» и попросила меня показать ее рассказы Твардовскому. Я не мог отказаться, но для начала дал прочесть рассказы Кузьминой Владимиру Лакшину. Владимир Яковлевич похвалил рассказы, но без обиняков заметил, что они никак не подходят по тематике «Новому миру». «Зачем нам публиковать такие рассказы, которые с большой охотой возьмут и другие журналы, например, “Нева” или “Искусство кино”?»