Жорес Медведев - Из воспоминаний

Я не был писателем или автором «Нового мира», и мы редко говорили с Твардовским о чисто литературных делах или о цензурных затруднениях журнала. Гораздо больше – о делах политических, да и о самих политиках. Со Сталиным Твардовский никогда не встречался, если не считать чтения стихов на 70-летии вождя на торжественном заседании в Большом театре. С Хрущевым встречался несколько раз, но рассказывал о нем с некоторой сдержанностью. «Многие думали, – заметил как-то Твардовский, – что я запросто хожу к Хрущеву пить чай и могу звонить ему в любое время». О Брежневе Твардовский избегал говорить вообще. Из партийных деятелей Твардовский больше всего имел встреч с Петром Ниловичем Демичевым, который был в конце 60-х годов секретарем ЦК КПСС и кандидатом в члены Политбюро. Именно Демичев отвечал тогда за «партийное руководство» литературой.

Вопреки утверждениям Солженицына, Твардовский держался весьма независимо и уверенно и с самыми высокими партийными чиновниками. В аппарате ЦК КПСС помнили случай, когда на одном из совещаний – еще в конце 50-х или в начале 60-х годов – в ответ на бестактное замечание заведующего отделом культуры ЦК КПСС Д. А. Поликарпова Твардовский неожиданно закричал на него: «Кто вы такой? Меня в хрестоматиях печатают, а вы кто такой?» Поликарпов замолчал, так и оставшись стоять с отвисшей челюстью, а Твардовский ушел, хлопнув дверью.

В конце 1961 года на XXII съезде КПСС Твардовский был избран кандидатом в члены ЦК КПСС, это было в то время признаком высокого доверия партии. «Не учите меня писать стихи», – резко оборвал Твардовский главного редактора «Правды» Михаила Зимянина, когда тот начал объяснять поэту, какие слова и фразы следует заменить в стихотворении «Памяти Гагарина», – это стихотворение должно было появиться в газете в день похорон первого советского космонавта. Зимянин пытался настаивать, но Твардовский снова оборвал его: «Не говорите мне детские вещи. Не нравится – не затрудняйтесь и снимите стихи. Я старше вас возрастом, а в литературном деле и опытом. Вы меня вовсе не обидели, вы себя обидели». «Не утруждайте себя объяснениями», – перебил Твардовский члена Политбюро Михаила Суслова, когда тот хотел объяснить в телефонном разговоре причину проведенных «сверху» изменений в редакционной коллегии журнала.

Со слов Твардовского я узнал и об одном из его столкновений с Демичевым. В ЦК КПСС было назначено информационно-инструктивное совещание главных редакторов журналов и газет. Главный доклад делал секретарь ЦК П. Демичев. Среди прочего он стал говорить об «ошибках» журнала «Новый мир». Чтобы более наглядно проиллюстрировать свои замечания, Демичев открыл большой сейф и извлек оттуда несколько писем. «Я хочу зачитать здесь, – сказал Демичев, – что пишут Твардовскому и в редакцию журнала некоторые читатели». Неожиданно Твардовский поднялся и громко спросил: «Объясните, пожалуйста, вначале, товарищ Демичев, каким образом письма, адресованные мне, оказались в вашем сейфе?» – «Это не имеет значения, – ответил Демичев. – Я прочту письма, и вы все поймете». – «Нет, это имеет очень большое значение, – настаивал Твардовский. – Вы все же объясните, почему письма, направленные в мой адрес, лежат в вашем сейфе?» Демичев смешался, не зная, что ответить. «Если вы не хотите ответить, то мне здесь нечего делать», – сказал Твардовский и покинул совещание. Такие эпизоды не забывались и в ЦК КПСС. По крайней мере, сам Демичев в дальнейшем в беседах с Твардовским придерживался очень осторожного и очень уважительного тона. Как-то, мимоходом и полушутя, Александр Трифонович сказал: «Обо мне написано уже восемнадцать диссертаций». Его уже в 50-е годы называли классиком русской и советской поэзии, и это ни в какой мере не было преувеличением.

В 1968 году Твардовский замечал по многим признакам, что интерес и внимание к журналу растут не только со стороны читателей и общественности, но и со стороны «компетентных органов». Перлюстрация писем, идущих в адрес редакции, была лишь одним из признаков этого внимания. Во время одной из прогулок по лесу Твардовский затронул в беседе со мной как с «экспертом» и этот вопрос. «Я уверен, – заметил Твардовский, – что и в нашей редакции есть один или даже два осведомителя. Не может КГБ оставить без внимания такой объект, как редакция “Нового мира”. Но я не могу заподозрить в этом ни одного из моих сотрудников».

В то время я уже приобрел на этот счет некоторый опыт и научился определять, по крайней мере, часть осведомителей, которые пытались войти в доверие ко мне, к некоторым из моих друзей или, например, какадемику А. Д. Сахарову. Я ответил Твардовскому, что это можно выяснить только с помощью не слишком сложного эксперимента. С его согласия я мог бы рассказать двум-трем сомнительным людям из своих знакомых правдоподобную, сенсационную, но совершенно ложную историю, например, о том, что Твардовский на своей даче читает тайно переданную ему рукопись «Архипелага ГУЛАГа» – как раз в 1968 году об этой работе Солженицына в Москве появилось множество слухов, которые сам Солженицын решительно опровергал. Я уже знал тогда достоверно из записки самого Солженицына, которую он просил сжечь в присутствии своего же «курьера» (это была Наталья Столярова, которой все мы полностью доверяли), что рукопись «Архипелага» действительно существует, что власти ее не имеют, но активно ищут – ясно, что если через несколько дней после этого кто-либо из окружения Твардовского спросит его об «Архипелаге», то этот человек или прямо связан с КГБ, или выполняет просьбу осведомителя из редакции. Твардовский подумал, но отказался от такого эксперимента. Он произнес фразу, которую я слышал от него иногда: «Не дворянское это дело».

Летом 1968 года главной темой наших бесед стала Чехословакия и все то, что было связано с событиями в Чехословакии и вокруг нее. Излишне говорить о том, насколько болезненно Твардовский воспринял интервенцию в Чехословакию советских войск. Он не участвовал ни в каких собраниях на этот счет, и партийное собрание в редакции «Нового мира», которое было созвано инструктором райкома партии, проходило без участия Твардовского. С середины августа и до конца сентября 1968 года Твардовский не приезжал в Москву и не появлялся в помещениях редакции, даже не отвечал на телефонные звонки. Когда большая группа советских писателей подписала «Открытое письмо» Союзу писателей Чехословакии с попыткой объяснить и оправдать акцию войск Варшавского Договора, инициаторы и составители этого письма даже не стали показывать его Твардовскому.

Иногда мы говорили все же и о чисто литературных делах. Еще до публикации романа Федора Абрамова «Две зимы и три лета» Твардовский с очень большой похвалой отозвался об этом романе и о трудностях его прохождения через цензуру и через «инстанции». «Это будет поважнее многих лагерных повестей, – сказал Твардовский. – Там один колхозник говорит вернувшемуся в деревню из заключения: “Вы хоть пайку каждый день получали”». Напротив, с раздражением говорил о романе Константина Федина «Костер», который из номера в номер печатался в журнале. Отказать в публикации Федину было нельзя и как председателю Правления ССП, и как члену редакционной коллегии «Нового мира». «Читатели Федина просто не замечают, – говорил Твардовский. – Иногда ведь небольшая заметка в журнале вызывает сотни писем в редакцию. Но знаете, сколько мы получили писем о романе “Костер” за все месяцы его публикации? Всего четыре письма».