Сергей Кисин - Деникин. Единая и неделимая

На хорошо ему знакомый фронт преисполненный радужных надежд Деникин взял с собой верного генерала Маркова. Почти сразу же пришло поздравительное письмо от генерала Алексеева: «Мыслью моей сопутствую вам в новом назначении. Расцениваю его так, что вас отправляют на подвиг… Ничего не сделано и после июля главным болтуном России. Власть начальников все сокращают. Если бы вам в чем-нибудь оказалась нужною моя помощь, мой труд, я готов приехать в Бердичев, готов ехать в войска, к тому или другому командующему… Храни вас Бог!»

Комиссаром фронта был литератор из кадетов, член III Государственной Думы Николай Иорданский, его помощниками зоолог Костицын и врач Григорьев. Понятное дело, что столь пестрый социальный состав «комиссариата» был крайне далек от понятия о военной службе. Под стать комиссарам был и солдатский комитет фронта. По словам Деникина, «Фронтовой комитет был не хуже и не лучше других. Он стоял на оборонческой точке зрения и даже поддерживал репресивные меры, принятые в июле Корниловым. Но комитет ни в малейшей степени не был тогда военным учреждением — на пользу или во вред, — органически связанным с подлинной армейской средой. Это был просто смешанный партийный орган. Разделяясь на фракции всех социалистических партий, комитет положительно варился в политике, перенося ее и на фронт; комитет вел широкую агитацию, собирал съезды представителей, для обработки их социалистическими фракциями, конечно, и такими, которые были явно враждебны политике правительства. Я сделал попытку, в виду назревающей стратегической операции, и тяжелого переходного времени, приостановить эту работу, но встретил резкое противодействие комиссара Иорданского. Вместе с тем комитет вмешивался непрестанно во все вопросы военной власти, сея смуту в умах и недоверие к командованию».

Штаб охранялся ротой, состоящей почти сплошь из большевистски настроенных солдат, й эскадроном ординарцев, изо всех сил демонстрировавших свою «революционность». В житомирском уездном городишке Бердичеве, почти сплошь состоявшем из антирусски настроенных еврейских кварталов, о покое говорить не приходилось.

Генерал Марков ввел в состав гарнизона хотя бы одну верную часть — 1-й Оренбургский казачий полк, из-за чего впоследствии получил обвинение в «подготовке к перевороту».

С такими «помощниками» Деникину предстояло идти в бой и защищать страну.

Меры командующего по наведению порядка на только что испытавшем горечь позорного поражения фронте (отказ в выдаче 100 тысяч рублей на газеты, в которых призывали к неповиновению начальству, увольнение явно негодных к командованию офицеров) тут же натолкнулись на противодействие «актива». На Деникина и его штаб посыпались жалобы на «удушение демократии», преследование инакомыслящих и на всякий случай на «введение телесных наказаний» и «рукоприкладство». Зная командира «железных стрелков», в эту глупость вообще никто не мог поверить.

Впрочем, главкому оставалось надеяться на пробивную силу Корнилова, который готовил свой «пакет» мер по стабилизации ситуации и милитаризации тыла для представления Временному правительству. Его поддерживали такие видные политические деятели, как Михаил Родзянко, Петр Струве, Василий Маклаков, утверждавшие, что любое покушение на подрыв авторитета нового Главковерха следует расценивать как преступление.

«Пакет» в виде своеобразной «Записки» специально к намеченному на 12 августа открытию Государственного совещания в Москве готовили Савинков и Филоненко, мечтавшие сблизить милитаристскую позицию Корнилова с «революционной» Керенского. В итоге получился компромиссный документ, в котором требовалось восстановление дисциплинарной власти командиров, но при сохранении института комиссаров. Сохранялись солдатские комитеты, но они должны были нести ответственность за поддержание дисциплины или сами отправляться под суд. Стихийные митинги запрещались, но ежели таковые будут исходить от комитетов, то дозволялись.

Именно в этой «Записке» впервые прозвучал мрачный термин «концентрационный лагерь с самым суровым режимом и уменьшенным пайком» — для взбунтовавшихся подразделений.

Одновременно Корнилов требовал милитаризации железных дорог и стратегических отраслей промышленности, оборонных заводов, шахт, металлургии, работающих на нужды армии. Воевать, имея в тылу как «банды праздношатающихся» из столичного гарнизона, так и бастующих пролетариев, было немыслимо. На них тоже должно было распространяться «военно-полевое законодательство». Твои товарищи, пролетарий, льют за тебя кровь на фронте, пока ты ломаешь казенный станок и отлыниваешь от работы, лей собственную кровь по суду. Не выполняешь норму на заводе — иди выполнять свой долг перед Родиной в окопы.

О содержании «Записки» знали большинство близких к Корнилову генералов, в том числе и Деникин. И разделяли эту точку зрения. Без милитаризации в разгар войны ее не выиграть, а стране не выстоять. В демократию можно будет поиграть и после победы.

Знал о ее содержании и Керенский, но просто побоялся дать ей ход из-за «излишней резкости» позиции, особенно в плане милитаризации предприятий. Рабочие пока еще были в большинстве своем социальной базой меньшевиков и эсеров, а не большевиков. Озлоблять их и лить воду на мельницу генералов, которые в случае своей победы над анархией первого бы вздернули именно его, Керенский не рисковал. Он утверждал, что «никогда и ни при каких обстоятельствах не подпишет законопроекта о смертной казни в тылу», который пытался у него вырвать главком.

Корнилов вспылил, Савинков подал в отставку. Зато генерал получил мощную поддержку в лице правых, собравших «Совещание общественных деятелей» из представителей кадетов, октябристов, националистов, прогрессистов и пр., вынесших резолюцию о недоверии Временному правительству, пошедшему на компромисс не с военными, а с левыми. Резолюция требовала создания «единой и сильной центральной власти». В стране явно наметился раскол сразу на три лагеря — сидевший «на двух стульях» — левых и умеренных Керенский, мечтавшие о «твердой руке» правые с Корниловым и до поры до времени спрятавшие собственную «твердую руку» крайне левые большевики. Котел кипел, его крышку могло снести в любой момент. Ожидалось, что какая-то развязка наступит на Государственном совещании.

Сам Керенский пытался представить его в виде своеобразного революционного Земского Собора, однако большевики сразу бойкотировали Совещание, призвав своих сторонников к забастовке. Из 2,5 тысячи делегатов подавляющее большинство представляли правые партии. Открывая «собор», министр-председатель заявил, что он «железом и кровью» раздавит все попытки сопротивления правительству. Аллюзия к незабвенному Отто фон Бисмарку не прошла, Керенскому уже не верили. Правые жаждали услышать «твердую руку», а не «твердый язык».