Вардван Варжапетян - Пазл-мазл. Записки гроссмейстера

На нем черный китель с Железным крестом, золотым партийным значком со свастикой – у н и х этот знак отличия ценился дороже всего: такой партайгеноссе мог обращаться к фюреру лично, Гитлер знал всех золотых значкистов. Очки в тонкой стальной оправе. Смотрит на меня, запоминает. Неприметный, но встретиться с ним я не хотел бы даже с маузером в руке.

– Гис.

Обычно Куличник так предлагает самогон. Но чаю я рад даже больше. Знобит.

А немец чай себе уже заварил, прямо в кружке. Лазебников такой пил, старый зэк, восемнадцать лет лагерей. Рассказывал мне про чай, когда разоблачили культ личности Сталина. А в 43-м он валил лес для фронта, под конвоем. Да ведь и мы под конвоем... вот этих, со свастикой, который, не морщась, гонит чифирь. Но про Лазебникова все равно закончу.

– Если помните, Вениамин Яковлевич, в 1928-м в Москву пригласили композитора Пьера Дегейтера, написавшего «Интернационал». Отметить сразу три события: 80-летие самого старика, 40-летие «Интернационала» и 10-летие, как он стал нашим государственным гимном. Было что праздновать. А я был тогда репортером «Комсомолки», знал французский, и меня прикрепили к Дегейтеру.

Его везде приглашали. И конечно, в общество политкаторжан, к Морозову, тому самому, народовольцу, двадцать пять лет в одиночке. Николай Александрович оказался бодрым стариком. Спрашивает Дегейтера: «Товарищ Пьер, вам чай покрепче? – Тот показал на донышко стакана. – А, понял! Жиденький, каким Маркс угощал меня в Лондоне».

Как же близко мы живем друг от друга во времени!

Товарищ Пьер, пока вы пьете чай с каторжанами и слушаете про Маркса с Энгельсом... Муся, подойди ближе, заправь рубашку в штанишки. Это композитор Дегейтер, ему восемьдесят лет, как твоей бабушке. Только он родился не в Бельцах, а в Генте, сын рабочего, и сам рабочий, мебельщик. В 1880 году он написал «Интернационал», но под нотами подписался просто Д. Этим воспользовались правые социалисты, вынудившие брата товарища Пьера – Адольфа – приписать себе музыку пролетарского гимна. Прошло много лет, Адольфа замучила совесть, и он признался, что оклеветал брата.

Маэстро, а это Муся Пинкензон – он родился в 1929-м. В 41-м перешел в пятый класс. Скрипку ему подарили родители. Муся, покажи скрипочку.

Когда началась война, до которой вы, товарищ Пьер, к счастью, не дожили, семья Муси эвакуировалась из Бельц в Усть-Лабинск. Но немцы пришли и туда. Вырыли огромный ров на крутом берегу Кубани и пригнали сюда всех евреев. И какая-то 9-я рота какого-то обер-лейтенанта Мюллера изготовилась расстрелять бабушку, маму, папу и Мусю. И еще много-много бабушек, мам, пап, девочек, мальчиков. Нет, Муся уже не был мальчиком, ему исполнилось тринадцать лет. А в тринадцать еврей может жениться, воевать, молиться вместе со взрослыми.

Конечно, в любом возрасте человек может стать героем. Иногда такое получается даже случайно. Но нельзя случайно совершить то, что совершил Муся. Для этого надо иметь не только музыкальный слух. Кое-что еще. Что? Сейчас вы сами услышите.

Когда солдаты вскинули винтовки и нацелили пулеметы, Муся решительно вышел из окаменевших шеренг (люди были почти мертвые, пуля только ставила печать на свидетельстве о смерти) и попросил офицера разрешить ему сыграть на скрипке.

Офицер удивился. Может быть, вспомнил, как мальчиком в коротких штанишках с крест-накрест лямками слышал от бабушки про Ганса-крысолова из Гамельна. А может, он был меломан и даже ницшеанец по музыкальным пристрастиям. А может, вообще без музыкального слуха. Но его разобрало любопытство: что сыграет еврейский крысеныш?

Он, как дирижер, взмахнул черной перчаткой – и смычок взлетел. Грянули звуки. Furioso! Не так ли, маэстро? Неистово, пламенно, разъяренно!

Вста-вай,про-кля-тьемза-клей-мен-ный…

Евреи затрепетали. Стена Плача каждым камнем своим возопила:

весь мирго-лод-ныхи ра-бов!

А немцы окаменели. О, это не были сентиментальные Гензели и юные Вертеры. Это были убийцы из зондеркоманды, из батальона «Нахтигаль» («Соловей»). Мейстерзингеры смерти.

И они окаменели. А Муся, как Моисей, вел за собой свой маленький еврейский народ. И народ пел, славил Всевышнего «Интернационалом».

И еслигром вели-кийгря-нетнад сво-ройпсов и па-ла-чей...

Маэстро, вы верите? Они спели почти весь марш. Оставались две последних строки. Но офицер скомандовал: «Feuer!» – «Огонь!»

Так погибли Муся Пинкензон, его семья, усть-лабинские евреи, скрипка. В январе 43-го, на высоком обрыве реки Кубани.

Но музыку не расстреляешь. Разве не так? Весь XX век положен на еврейскую музыку. Вслушайтесь!

Сначала – скрипки. Леопольд Ауэр, Иосиф Ахрон, Ефрем Цимбалист, Адольф Бродский, Йозеф Иоахим, Эжен Изаи, Бронислав Губерман, Йожеф Сигети, Натан Мильштейн, Яша Хейфец, Иегуди Менухин, Исаак Стерн, Мирон Полякин, Арнольд Розе, Давид Ойстрах, Буся Гольдштейн, Юлиан Ситковецкий, Миша Вайман, Ицхак Перельман, Миша Эльман, Игорь Безродный, Абрам Ямпольский, Леонид Коган, Олег Каган, Гидон Кремер, Шломо Минц, Пинхас Цукерман. И Муся Пинкензон. Я настаиваю: он тоже великий скрипач, ведь только великая душа способна воскресить другие души.

И это – только первые скрипки! А другие музыканты, дирижеры, композиторы? Конечно, век еврейской музыки. Век ослепительных открытий, фантастических изобретений, радужных надежд. Но понадобилось всего двенадцать лет гитлеризма, чтобы тысячелетний мир европейского еврейства канул в пучину, как «Титаник», столкнувшийся с глыбой льда.

На борту этого ковчега оказался весь народ, в с е д о о д н о г о: от древнего старца, ребенком говорившего гутен морген великому Гете, до младенца, так и не увидевшего свет, хотя еврейское сердечко его уже билось. И для них, как на «Титанике», играли обреченные на смерть – сводный оркестр Аушвица, Треблинки, Майданека, Дахау, Терезина, Бельзеца, Собибора, Маутхаузена, Равенсбрюка, Хелмно. Тысячи скрипок, альтов, виолончелей, валторн, аккордеонов, флейт, гобоев, тромбонов, саксофонов. Дирижер в деревянных колодках, в полосатой лагерной робе с желтым лоскутом – Ифталь Шехтер. Взмах руки – и в мертвой тишине, где слышен только черно-багровый дым печей, к небу возносятся звуки: Symphonie in gelb – «Симфония в желтом», написанная Перси Хайдом в Дахау.

Согласитесь, маэстро...

Веня, остановись!

А немец чай не жиденький пьет. Черный как деготь. От такого зубная эмаль отскочит. И курит не жиденькие немецкие сигаретки, а черный французский табак горлодер.