Юрий Гавриков - Че Гевара. Последний романтик революции

Гватемальская приятельница Ильды и Эрнесто Мирна Торрес, посетившая Кубу (ее визит туда совпал с очередным приездом доньи Селии), рассказывает об удивительной скромности и отзывчивости матери Гевары. «Она никому не говорила, чья она мать, никогда не ссылалась на это. Если бы позвонила в министерство сына по поводу транспорта, ей бы никто не отказал в машине. Но она вместе со мной «напополам» брала такси, и мы с ней разъезжали по городу... Ее любимой фразой было: «Делай, что хочешь, если это никому не вредит»[155].

В 1961 году Гевара едет на международную конференцию в Пунта-дель-Эсте (Уругвай), где ожидается его выступление. Конечно, мама Селия уже там. Потом она полетит с ним на его самолете в Бразилию, а оттуда — в Гавану. В самолете у сына опять приступ астмы. Донья Селия счастлива, что в такую минуту оказалась рядом с «больным мальчиком» и может ему помочь. Ей все интересно, чем занимается ее сын. Она спрашивает о впечатлении, какое произвели на него президенты Уругвая, Аргентины и Бразилии.

... После укола Эрнесто уснул. Она сидела рядом и любовалась мужественным лицом своего первенца. Неожиданно он нахмурился, как будто увидел во сне что-то неприятное, и проснулся:

— А ты так и не уснула, старушка, а я видел во сне, будто профессор Писани (помнишь, у которого я учился в университете?) схватил меня за руки и не дает выйти из своего кабинета: «Не пущу ни на Кубу, ни в Боливию: твое место здесь, тебя ждет наука!»

— А почему Боливия, сынок?

— Откуда я знаю? Мало ли какой бред во сне приснится... Ты лучше мне расскажи: после приезда с Кубы ходила к доктору Баэсу, видел ли он последние твои анализы, которые ты делала в Гаване?

— Конечно, он сказал, что они вполне приличные. (Эрнесто заметил, что мать несколько стушевалась. Она не хотела ему рассказывать, что после последнего ее визита к онкологу тот позвонил ее мужу дону Эрнесто и попросил зайти к нему. Правда, муж успокоил ее, сказав, что доктор рекомендовал Селии лечь на более глубокое обследование в его клинику.)

Че стал вспоминать свои юношеские годы. Поинтересовался, что слышно о его детской симпатии Чинчине, вышла ли она замуж?

— А ты ведь и не знаешь историю с ее платьем?

— С каким платьем? — удивилась мать.

— Перед нашим отъездом с Миалем я ей подарил, когда зашел попрощаться, маленькую собачонку по кличке Камбэк (по-английски «Вернись». — Ю.Г.), а она дала мне 15 или 20 долларов и попросила привезти ей кружевное платье — как будто в Буэнос-Айресе нет! Конечно, нам эти деньги очень пригодились, когда те, что имели на пропитание, улетучились из-за ремонта мопеда...

— Так, значит, ты ее должник? Если увижу ее, отдам твой долг...

— Нет, платье я все-таки купил на заработанные в Майами деньги и вручил его Чинчине, когда вернулся домой...

Вошел второй пилот и сообщил, что скоро будет посадка в Ранчо Бойеро (старое название Гаванского аэропорта имени Хосе Марти. — Ю.Г).

Еще из иллюминатора донья Селия увидела около здания аэропорта огромную толпу людей с кубинскими флагами и большим транспарантом, на котором было начертано: «Ты достойно защищал Кубу, Че! С победой! Мы гордимся тобой!» У трапа стояли Фидель Кастро и другие руководители...

— Нет, — вздохнула растроганная женщина, — эти люди не отдадут мне сына!..

Если бы она знала тогда, что понятие «эти люди» составят не только кубинцы, но и миллионы обездоленных на нашей земле, кому был нужен ее Эрнесто!..

Донья Селия пожила немного в семье сына, написала для кубинского журнала «Боэмиа» большой материал о его детских и юношеских годах и улетела в Буэнос-Айрес. Через два года она вновь побывает в Гаване, понянчит появившихся за это время новых внуков. Больше она никогда не вернется туда...

...В небольшой больничной палате на койке под обычным распятием на стене лежит пожилая женщина. У нее желтое, осунувшееся лицо, в дрожащих слабых руках листок бумаги с письмом от ее сына. (Читатель, конечно, догадался, что это донья Селия.)

В письме, присланном с оказией, ее сын, в частности, писал:

«Дорогая старушка, чтобы ты не волновалась, должен сообщить, что в ближайшие дни уеду на рубку сахарного тростника, а потом далеко от столицы буду руководить одним предприятием в течение пяти лет. Посылаю тебе фото твоих внуков, самый маленький — Эрнестито, которого ты не видела. На нем заканчиваю «производство»...

Всем сердцем любящей матери Селия почувствовала, что с сыном что-то происходит важное, она мало верит его объяснениям. Мать пишет Геваре ответ:

«Дорогой Тэтэ, оставлю свойственную нам с тобой ироничность и дипломатию и скажу прямо: это — безумие: при недостатке на Кубе способных организаторов, посылать последних на месяц рубить тростник (на острове столько умелых рубщиков!) ...А пятилетнее руководство каким-то предприятием! Значит ты уже не министр? Если почему-либо пути на Кубу для тебя закрыты, есть Алжир Бен-Беллы и Гана Нкрумы (донья Селия была информирована о радушном приеме ее сына во время командировок в эти страны. — Ю.Г.) ...Ведь быть все время иностранцем — похоже, твоя судьба. Для меня твое письмо — кусок свинца... Фото внуков? Они — очарование, хотя лицо ни одного из них мне не напоминает тебя маленьким, хотя бы твое выражение. Хорошо, что вы «свернули производство», так как во время последней беременности Алеиды я очень все время беспокоилась.

Испытываю физическую боль в связи с невозможностью поехать снова на Кубу и быть около тебя, чтобы хотя бы сказать: «Доброе утро, старичок!» или «Чао, милый!» Ведь повторять это изо дня в день — это тоже обретает свою ценность... Самые крепкие объятия тебе и твоим. Твоя мама»[156].

Она позвонила приятелю своего сына Рикардо, который обещал передать письмо со своим родственником, уезжающим через два дня в Гавану. Рикардо письмо забрал, но оказия сорвалась: родственник перенес поездку на неделю. Передавая письмо, донья Селия говорит: «Позвони ему, попроси приехать: хочу его увидеть в последний раз...» Рикардо исполнил просьбу. В палате зазвонил телефон международной связи. В трубке донья Селия услышала грустный голос Алеиды: «Эрнесто сейчас не с нами... Как только сможет, он соединится с вами...»

На душе стало совсем беспокойно, а тут еще газеты пишут о серьезных уличных сражениях в Санто-Доминго. Один газетчик даже уверяет, что среди восставших находился Че Гевара...

Донья Селия закрыла глаза, подумала о том, что завтра обещал заглянуть к ней Рикардо... В мозгу побежала ленточка воспоминаний. Замелькали лица, знакомые и незнакомые, послышались голоса, шумы. Их стала заглушать одна идущая издалека мелодия. На ее звуковом фоне застыла «картинка». Поначалу она была в серой дымке, неясной. Потом постепенно стала проясняться... Селия увидела себя в актовом зале школы, где учился ее Эрнестито... А вот и он вместе с другими школьниками поет национальный гимн: